Скрипнув дверью, в горницу шагнул Мстислав. Владимир Всеволодович улыбнулся — именно старшего сына, свою надежду и своего наследника, хотел он видеть сейчас. Только с ним хотел делиться своей радостью.

— Мстиша, — шагнул навстречу, — ведаешь ли, какова у нас радость?

— Ведаю, отче, — улыбнулся тот.

— Услышал Господь мои молитвы! — перекрестился Мономах. — Ещё Ярослав Мудрый перед смертью благословил моего отца, наказывал ему дождаться старейшинства. Вещая была у него душа — через столько лет прозреть, какого величия достигнет внук его! А сколько раз, аз грешный, был братьями утесняем и старшими князьями! Сколько претерпел от Святополка и от Святославичей! Господь по делам нашим воздал нам, сыне! За то, что радели мы о Руси, себя не жалея, дарит он нам её на веки вечные! Ныне с лёгким сердцем могу я о душе помыслить, ибо, к Господу отходя, в твои руки передам Русь. Не отдам на растерзание ни Ольговичам, ни Давидовичам, ни Всеславьичам, ни Ярославцу Волынскому. Наша Русь отныне, Мономашичей!

— А император Алексей, — начал осторожно Мстислав, — он мира запросил.

— Запросил — так дадим. Негоже соседа обижать. И помнишь ли, что просил он у нас взамен мира?

— Руки дочери Мономахова рода, — вспомнил Мстислав.

— Назавтра патриарха снова принимать — уже с отдарками. Так ты, как наследник царского рода, пообещай руку Ингеборги, Добродеи или Рогнеды.

Патриарх Эфесский Неофит уехал в Константинополь успокаивать Алексея Комнина и увёз согласие на брак Добродеи Мстиславны с сыном Алексея Исааком, русские полки Ивана Войтишича вернулись назад, но дело на том не кончилось. Не всё ещё знали, что Русь отныне принадлежит Мономаховому роду. Много воли было у удельных князей, каждый тянул в свою сторону, ещё не ведая, что теперь Киев будет решать, кому где сидеть и как жить. В прошлое ушли княжьи снемы, когда собирались на совет равные князья. Теперь киевский князь будет призывать к себе прочих, и горе тому, кто не подчинится.

А недовольные сыскались быстро.

О мятеже в Новгороде Киев узнал ещё во дни, когда там гостил патриарх Неофит, но за суматохой празднеств весть не враз дошла до ума и сердца Мстислава Владимирича. Сыновнюю грамоту он сперва просто пробежал глазами, дав себе зарок разобраться, после перечёл ещё раз, кликнул гонца и старательно выспросил обо всём, что творилось в Новгороде. Потом пошёл с этим к отцу.

Владимир Мономах не раздумывал ни минуты. Новгород задумал отколоться от Мономашичей! Он не желает принять нового посадника! На место покойного Дмитрия Завидича выбрали своего боярина, а Константина Мовсиевича, коего прочил им Мономах, мало дубьём не прогнали! Даньслава же и Ноздречу, пытавшихся вступиться, лаяли поносными словами, побили и дома их разграбили. Кричали, что Новгород сам себе голова и, коли надо, сам посадника себе поищет. А там недалеко и до нового князя! А что, если выбор падёт на того же Ярославна Святополчича?

Пятнадцать лет прошло, как отказались новгородцы принять его. Много воды утекло с тех пор. Многих Мономаховых сторонников нет в живых, другие стары и боле не имеют прежней власти. С новгородским ополчением, польской помощью да волынскими дружинами Ярославец может поднять мятеж. Беспокойные Ольговичи не останутся в стороне, поднимут головы Всеславьичи... Нет, надо душить мятеж в зародыше. И здесь все средства хороши — так изнасилованная женщина, не желая родить от насильника, иногда идёт к ворожее и вытравляет плод. Грех, но позор страшнее греха.

Услышав, что князь Владимир Всеволодич зовёт набольших бояр в Киев, дабы уладить дело с посадником, думцы заволновались. О том, что свершилось в стольном граде, ещё мало кто ведал и уж подавно не знал, что сие означает.

Боярская дума гудела, как улей во время роения.

— Не к добру сие, бояре! — восклицал Сатко Сытинич, боярин осторожный, в смуты не лезущий и сам пугавшийся того, что оказался в думе. — Чего-то у князь-Владимира на уме!

— Известно, чего! Напугался князь нашей силы! Новгород ещё никто не мог на колени поставить и не поставит никогда! — убеждённо говорил Степан Щука. — Мы — новгородская сила! Мы князей принимаем и, коли надо, на все четыре стороны пустить можем! Кто князья без нас? Никто!

— Негоже князьям поперёк дороги вставать! — возразил Мирослав Гюрятинич. — Вспомните, бояре! Сами же Мстислава принимали, сами вскормили-вспоили. Святополку не отдали, когда тот пожелал его у нас отнять!..

— Вот-вот! — подхватился Степан Щука. — Сами не отдали — сами и прогонем, ежели пожелаем!

— А всё ж таки поперёк Киева не стоит идти, — важно молвил Никита Ядреич. — Великий князь там сидит. Да и земля наша, Новгородская, плохо жито родит. Без низового хлеба худо нам будет. Я мыслю — в Киев ехать надо!

— Верно сказано, — поддержал его Мирослав Гюрятинич. — Раз князь приказал...

— А нешто мы сами, без князя, не уладимся? — встрепенулся Анисим Лукич. — Почто с места трогаться?

— Пото, что князь зовёт! Уладить нас он хочет с Константином Мовсиевичем!

— Да князь эвон где, а мы тута! Нешто он наши дела разумеет? Ему бы со своими разобраться, а мы уж сами как-нибудь проживём. Новгород сам себе господин! И нам лучше ведать, кто достоин посадником быть!

Став посадником, Анисим Лукич возгордился сверх меры. Даже не всякую родню стал привечать. Страшило его только одно — что за Константина Мовсиевича впрямь вступится Мономах. Старого боярина не оставляли дурные предчувствия.