Сразу после того как я закончил, зазвонил телефон. Меньше всего мне хотелось с кем-нибудь говорить в тот момент, но телефон все звонил и звонил, и я решил ответить, подумал, что это могла быть Алиса. Это оказалась не она, а мой знакомый, с которым мы шатались на пустыре, когда я увидел объявление клуба самоубийц. Он был в хорошем настроении, спрашивал, как я там, чем занимался все это время, извинялся, что не звонил. Я тоже извинился, что не набрал сам, соврал, будто у меня были дела. Кое-как мы вроде разговорились, и я даже был благодарен приятелю, что он обо мне вспомнил, но потом оказалось, что ему просто нужны были деньги в долг. Черт, а как издалека он начал, меня аж передернуло: «Слушай, мы ведь с тобой уже сколько лет знакомы, а? О, почти пять лет, точно-точно, с девятого класса». Он знал, что я подрабатывал только летом, а вот уже несколько месяцев у меня у самого ни черта не было, но все равно мне позвонил, потому что, видимо, не хотел упускать даже малейшую возможность. Я честно сказал ему, что у меня осталось тысяч десять, которые я уже отдал тетке, потому что жил за ее счет. Мне было интересно, что он скажет, поэтому я добавил: «Но если тебе очень нужно, я могу попросить деньги назад». И тогда мой приятель сказал: «Ты меня так выручил!». Черт, честное слово, мне не было жалко денег, но он сказал это так, как будто все было уже решено. Я спросил: «А что там у тебя случилось?». Он ответил: «Да так, просто долг надо вернуть, а то тот парень меня уже достал!». И если этот дурак мне не врал, то он унижался и брал в долг, чтобы отдать долг. Вот таких вещей я никогда не понимал. Из-за таких вещей, я, наверно, и не хотел жить как все.

Мы договорились, я встал с кровати, постучал к тетке и забрал эти сраные деньги, за которыми вскоре должен был заехать мой друг. Я сделал это несмотря на то, что был уверен, что никогда его больше не увижу. Сейчас я думаю, что действительно убивал «свою любимую» тетку такими вот поступками, но тогда во мне все горело, и мне было по херу, что будет потом. Я просто мечтал, чтобы весь мир оставил меня в покое, и я мог бы продолжить спокойно думать об Алисе. Как же я был на ней повернут, только за нее я, кажется, тогда переживал.

12.

В следующую субботу начался октябрь. Алиса мне так и не позвонила, поэтому я опять поехал на заброшенный комбинат в туманной надежде вернуться к самому началу и встретить ее в комнате с розовым слоном.

Из-за проблем с деньгами у меня не хватало даже на проезд. Я добрался до станции пешком, а там у турникетов повсюду торчали менты, как будто им больше заняться нечем, кроме как ловить зайцев. В общем, перелезть не было никакой возможности, и мне пришлось спрыгнуть на рельсы и пройти вдоль них по уже кем-то вытоптанным осенним листьям до самой платформы. Только когда сел в электричку, я заметил, что где-то по пути умудрился потерять мобильник – ту единственную ниточку, которая могла привести меня к Алисе в случае чего. Двери закрылись, поезд тронулся, и мне оставалось только ругать себя, никчемного косорукого кретина, за то, что не проверил карманы.

Я приехал на пустырь с небольшим опозданием, поэтому, едва сошел с поезда, сразу рванул на территорию комбината, пролез через дырку в сетчатом заборе, пролетел темный бетонный коридор и прямо так, не вытирая ноги о грязную тряпку, вбежал в комнату с розовым слоном. Было уже десять минут двенадцать или около того, ночь откровений уже началась. Горел фонарь, какая-то девица с глазами на мокром месте прервала свою исповедь, и все уставились на меня. Я сразу начал искать глазами Алису, но ее нигде не было, только розовый слон таращился на меня своими большими и безразличными, подведенными розовым мелком глазами с дальней стены. Внутри у меня все рухнуло, я прошептал, что не буду мешать, и хотел уже уйти, но Первая встала, мертво улыбнулась и усадила меня на свободное место. Она объяснила, что нельзя прерывать ритуал, каждый, вошедший в круг, обязан остаться до самого конца. «К тому же, – сказала она, – я надеюсь уже услышать и твою исповедь». Я потерянно опустился на пол, девчонка продолжила плаксиво говорить, но я ее особо не слушал. Я думал только о том, что Алисы нет со мной рядом.

Потом как-то незаметно очередь дошла до меня, и первая с улыбкой сказала: «Хватит убегать от неизбежного, здесь ты в кругу друзей, не нужно бояться, расскажи, почему ты решил умереть?». А я уже и не был уверен, что вообще когда-то хотел умирать. Я пожал плечами: «Все слишком сложно, я так запутался». «А ты просто попробуй начать, – настаивала Первая, – и тебе станет легче». Тогда я понял, что она от меня не отстанет, и подумал, какого черта, наговорю ей чего-нибудь, чтобы поскорее свалить и пойти искать Алису, если еще не слишком поздно.

Я зажег фонарь на коленях, яркий белый свет неприятно ударил в лицо, и полдюжины призраков повернулись в мою сторону, посмотрели на меня будто бы с пониманием и нежностью. И вдруг, сидя под этими пристальными чуть живыми взглядами, я ощутил пугающее, но извращенно прекрасное чувство сопричастности. Эти мертвецы – такие же одинокие и запутавшиеся, как я сам – они готовы были выслушать меня и попытаться понять. Не притвориться, что понимают, как обычно происходит в семье или с друзьями, а по-настоящему выслушать и понять. Я почувствовал, что каждый из них готов встать на мое место, стать мной. Я был как под гипнозом. Неожиданно для себя самого я поддался этой ритуальной искренности, закрыл глаза и начал говорить. Из меня полились самые темные и далекие мысли, которые словно высветились в ярком свете фонаря. И бледные тени слушали, не осуждая и не прерывая потока, вырывавшегося из глубин моего сознания.

Я рассказывал им о своем одиночестве, которого так боялся и от которого все же был так зависим. Я рассказывал им о своей семье, о друзьях и близких, которых я избегал и которым я не умел показать свою любовь. Я рассказывал им об учебе, о подработках и о том времени, когда играл в группе и мечтал стать рок-звездой – словом, обо всем, к чему я быстро потерял интерес. Я рассказывал им о том, что чувствую себя чужим и посторонним, вечно отдаленным от этого странного окружающего меня мира. Но больше всего прочего я рассказывал им об Алисе. Как будто всякая моя мысль непременно сводилась к ней, и я бродил по замкнутому кругу имени ее. Я с улыбкой говорил о той первой ночи откровений, когда впервые увидел Алису у дальней стены, о том, как она танцевала на пустыре, о том, как стеснялась своей улыбки и прикрывала ее рукой, об этом ее милом «м» и даже о том, как мастурбировал, думая о ее теле. И все эти бледные незнакомцы, у которых проблем, наверно, было побольше моего, все же внимательно слушали все, что я рассказывал им об Алисе и, казалось, даже ни разу не моргнули.

А в конце я не удержался и сказал, обращаясь скорее к самому себе, что больше всего жалею, что отпустил Алису, а теперь не знаю даже, что с ней стало, какие глупости она могла с собой сделать. Я сказал, что мне надо было вцепиться в нее зубами, прижать к себе и никогда уже не отпускать.

На этом я закончил, выключил фонарь, и клуб самоубийц погрузился в темное молчаливое ничто. Когда я озвучил все, что во мне накипело, вывалил из себя всю эту чушь, я с удивлением обнаружил, что мне действительно стало чуть легче. И я был рад, что никто надо мной не посмеялся, хотя мои слова совсем не были похожи на исповедь в грехах, а больше походили на признание в любви.