Я упрямо мотнула головой.

– Если не хочешь жить со мной, можешь отправляться на все четыре стороны. На дворе май, так что не замерзнешь.

Мать повернулась ко мне спиной и направилась к подъезду. Трехэтажный блочный дом с облупившейся краской сиротливо стоял в стороне от дороги. Я осмотрелась. Двор со сломанной качелей и торчавшим остовом лавочки, пара разбитых фонарей и мусорка. Вдалеке залаяла собака. Я вздрогнула и, перехватив сумку поудобней, пошла в противоположную сторону от дома. Ту ночь я провела в соседнем дворе. Я не сомкнула глаз, боязливо вглядываясь в темноту, вздрагивая от малейшего шороха. Но ненависть и обида, полыхавшие внутри, оказались сильнее страха. Все эти годы я искала ЕЙ оправдания. Слишком занята, учится, работает. Я ждала ее. Каждый день, каждую минуту. В день рождения, задувая свечи на торте, я загадывала, чтобы она вернулась, и мы снова жили все вместе. Папа, мама и я. Я представляла, как она обрадуется моим успехам в учебе, как удивится, узнав, какой послушной и хорошей девочкой я стала. Тогда, семь лет назад, мне казалось, что если я приложу все усилия, то она сможет меня полюбить. Но я попросту была ей не нужна. Всего лишь ошибка, досадное стечение обстоятельств, которое разрушило ее жизнь. Без права на любовь, в которой я так отчаянно нуждалась.

Утром я решила во что бы то ни стало уехать обратно. На попутках добралась до деревни. Бабушку уже отвезли в больницу, и дом встретил меня закрытыми ставнями и табличкой на двери, на которой значилось «продается». Я рухнула без сил на крыльце, уставившись невидящим взглядом в пустоту. Несколько раз подходила соседка и, жалостливо скривив губы, хлопала меня по плечу, выражая сочувствие.

– Иванна-то помирает. Да, девочка. Такая она жизнь. Ох, несладко же тебе придется. Одна поди-ка осталась. Сиротинушка.

Я вскинула на нее глаза.

– Где она лежит?

– Так, в районной. Ты бы съездила попрощаться…

Меня подбросило. Только бы успеть. Я сбежала с крыльца и опрометью бросилась к дороге.

Но я… не успела. Бабушка впала в кому. Доброхотливый врач, сжалившись, проводил меня в палату.

Я никогда не смогу забыть то, что увидела тогда. На старенькой кровати с панцирной сеткой укрытая простыней лежала бабушка. Лицо, как восковая маска, заострившийся нос, впалые щеки. Одна рука свесилась с кровати, во второй был зажат образок. Санитарка, мывшая пол, повернулась ко мне и недовольно проворчала:

– Не топчи тут. Прощаться пришла - прощайся. Только быстрее.

Сердце билось где-то в горле. Из глаз нескончаемым потоком полились слезы. Я подошла ближе.

– Давай, девочка. Негоже тебе тут одной находиться. А мне идти надо.

– Я… сейчас, - прошептала еле слышно.

Я взяла в руки ссохшуюся, морщинистую ладонь и прижалась к ней губами. Время словно остановилось. Замерло в одной точке. И надрывной нотой зазвучало самое страшное слово. НИКОГДА.

Никогда больше эти руки не обнимут меня. Никогда больше я не услышу ее голос. Никогда больше ее не будет рядом.

– Пойдем, детка, пойдем…

Я с трудом разжала пальцы. Мне хотелось убежать, но ноги словно приросли к полу. Меня подтолкнули к выходу, повернув к двери.

– Езжай домой. Врачи сообщат, как все закончится. И не плачь попусту. Отмучилась она, прости господи.

Я не помню, как вышла из больницы, как добралась до нашего дома в деревне. В тот же вечер милиция отвезла меня в приют. Жизнь сделала очередной виток, сбросив меня в бездонную пропасть, из которой теперь мне предстояло выбираться уже самой.

28 глава.

Последний раз я видела маму семь лет назад. Она приехала в детский дом за несколько дней до моего пятнадцатилетия.

– Я выхожу замуж, Женя, - она помолчала, внимательно вглядываясь в мое лицо. – Уезжаю в другой город, за тысячи километров отсюда. Павел не знает, что у меня есть дочь, и я хотела бы, чтобы все осталось так, как есть. Не пытайся искать меня, и, упаси тебя бог, звонить, или писать. Я хочу начать жизнь с чистого листа. Ты поймешь меня, когда повзрослеешь. И, может быть, даже простишь. Впрочем, - она тряхнула головой, - это уже неважно. Главное, я приняла решение и не намерена от него отступать.

Я стояла, вытянувшись в струнку. Боялась пошевелиться, произнести хоть слово. Я так ждала ее. Последние несколько месяцев мать забирала меня на выходные. Мы с трудом находили общий язык, даже спорили, но мне казалось, что все поправимо, что рано, или поздно, мы сблизимся, станем одной семьей. Смерть бабушки заставила меня по иному посмотреть на многие вещи. Я осталась совсем одна. Злость поддерживала меня лишь поначалу. Сжигала, рвала душу, заставляя ненавидеть. Но спустя время она истаяла. Все чаще я стала задумываться о том, что ждет меня впереди. Я была как беспомощный, слепой котенок, который готов был ткнуться в любые руки, лишь бы его пожалели. Потерянная, раздавленная горем, я искала утешения у других, и не находила. Меня сторонились, а спустя время начали травить, почувствовав, что я не могу дать отпор. Мои вещи перемазывались пастой и клеем, принадлежности для рисования ломались, или бесследно исчезали, а глумливые намеки парней становились все более навязчивыми и колкими.

– Ты не похожа на остальных, Женя, - успокаивала меня психолог, - тебе стоит присмотреться к ребятам, разделить их интересы и увлечения, и тогда тебя примут.

Но что бы я ни делала, ничего не менялось. Когда мама в первый раз приехала в детский дом, я была так рада, что бросилась ей на шею. Долго плакала, прижимаясь мокрой от слез щекой к ее руке, говорила, что больше никуда ее не отпущу, что она должна забрать меня отсюда. И она забрала. Из жалости и непонятного мне тогда желания оправдаться перед собой. Много позже она призналась, что приезжала к матери несколько раз, хотела увести меня, но бабушка не дала.