Презирать Бпблпю — значит мудрпться пзлпшне, будто мы что лучшее выдумали. Оправдать себя перед богом — значпт то же, будто мы упредили его новоизобретенным прямиком к счастию. Высокомудрствовать — значпт, будто в наш век родилась истинная премудрость, неизвестная древним векам п нашим предкам.

Сие есть высокостепенное сумасбродство, еслп думать, что в наши времена взошло солнце, отворился ключ здоровых вод, изобретена соль… Самонужность есть повсеместная и вечная. Бог п премудрость безначальны. А то самая дрянь, что вчера с грпбамп родилось. Изберите день и соберитесь. Я за предводительством божним и его Бпблпи мог вам, еслп меня не обманет самолюбие, показать алфавит мира пли букварь его. А теперь поручаю вас богу. Сумма всей нашей речи будет спя: чем кто согласнее с богом, тем мирнее и счастливее. Стыжуся сам своего слова. Лучше было сказать: соберемся и участно все побеседуем [362] . Авось что–лпбо откроет тот, который близок всем, призывающим его к истине.

Афанасий. А мы пойдем в сад, а из сада домой… Скажите мне, как вам показалась речь его?

Ермолай. Мне она показалась делом. Нет вреднее, как наглость.

Яков. II мне его речь кажется небезосновательною. Может статься, что мы рассуждаем о мпре так, как древние рассуждали о ппфагоровскпх бобах [363] . Между многими его гадательными речениями есть и сие: «Не ешь бобов». Многие сему смеялися, а иные высосали из сих слов подлые соки, всяк по своему сновидению. Один думал, что в бобах вредный сок, рождающий бессонницу. Другой мечтал, что срамной дух имеют и фигуру. Третьему прпснплось, будто бы обращаются в кровь, если скрыть в медном сосуде, п прочпй вздор. О сем написали и кнпгп. Возможно ли, чтоб мудрый муж столь подлые мысли закрыл в своем символе? Мне кажется, те угадали, которые высосали оттуда сие Сираховское слово: «Премудрость книжника во благовременпп празднества, и умаляющийся в деяниях свопх упремудрптся». За неимением камушков употребляли древние для кандидатов белые п черные бобы. Пифагор любителей премудрости отвлекал сим словом от честолюбия, чтоб иметь вольное сердце к исследованию истины. Толкует один его спмвол Цицерон в книге своей «О старости», но весьма нехудо: древнпе мудрецы пмелп свой язык особливый, онп изображали мысли своп образамп, будто словами. Образы те были фпгуры небесных п земных тварей, например: солнце значило истину, кольцо или змий, в кольцо свитый — вечность, якорь — утверждение плп совет, голубь — стыдливость, птица бусел — богочтенпе, зерно п семя — помышление и мнение. Были п вымышленные образы, например: сфинкс, спрена, феникс, семиглавый змий и прочее. Печать кесаря Августа имела с кольцом якорь, обвитый стремптельнейшпм морским зверем дельфином с сею подписью: Festina lente, то есть спеши (всегда) исподволь. Образ, заключающий в себе тайну, именовался по- эллински еи–РХ^а, emblema, то есть вкидка, вправка будто в перстень алмаза, например изображенный гриф с сею подписью: «Наглорожденное скоро исчезает»; плп сноп травы с сею надппсью: «Всяка плоть — трава». А если таких фигур сложить вместе две плп трп, как в помянутой печати, тогда называлося cup^oXov, conjec- tura по–римски; по–нашему бы сказать: скидка, сметка. Августова печать была головою всех его советов в царствовании. Он почптал за одно скорость и исправность. Наконец, так счастливо царствовал, что народная речь спя почти обратилась в пословпцу. Августу или не должно было начинать, или переставать царствовать. Но мне кажется, что Августова печать значит и то, дабы бешенство душевных стремлений удерживать советом, зависящим от вечности. В сию мысль приводит фигура змия, в кольцо свитого, с сею надписью: «От тебя, боже, начало, в тебе же да кончится». Вечного вечность так же образовалась тремя перстнями пли кольцами, меж собою сцепленными, с надппсью: «Сии трп выше всех стихий». Сердце, устремившееся к вечному, означалося образом стрелы, вверх стремящейся к звезде, с такой подписью: «Довлеет мне одпн он». Сердце, вечностпю просвещенное, образовалось кустарником или насаждением, плодопри- несшем зерно, падающее сверху поверхности земной, с подписью: «Чаю будущей жпзнп». Изображалося и орлом, взирающим п возлетающим к солнцу, с подписью: «Горю к бессмертию». Также змием, совлекшим свою ветошь весною и обновившим юность. Я недавно написал таинственный образ. Он представляет море с берегом, с которого летит на другую сторону моря ласточка с надписью: «Зимою нет здесь для меня покоя». Таковые тайно образующие вечность фпгуры бывали у древних вырезываемы на печатях, на перстнях, на сосудах, на таблицах, на стенах храмов, по сей причине названы (иероглифпка) hieroglyphica, то есть священная скульптура или резьба, а толкователи названы hierophantes — священноявители пли mystagogi — тайноведатели [364] . Конечно, никто бы не мог разуметь и, видя, не видел бы, например, шар земной, изображенный с царскою короною и скипетром, но опровержен, если бы не было подписано следующее: «Дурак уповает на него». Отсюда, видно, родилася пословица сия: «Не фигура», то есть не трудно.

JI о н г и п. Мне кажется, что и самая Библия есть богом создана из священно–таинственных образов: небо, луна, солнце, звезды, вечер, утро, облако, дуга, рай, птицы, звери, человек и проч. Все сие суть образы высоты небесной премудрости, показанной Мойсею на горе; все сие и вся тварь есть стень, образующая вечность. Кто бы мог догадаться, что Ноева дуга образ есть священной Библии, если бы не сын Сираха, похваляя божественную премудрость, сказал: «Слава высоты, твердь чистоты… Солнце в явлении сжигающее горы… Луна всем… месяц по пмени своему есть… Доброта небес, слава звезд… Гляди на дугу п благослови сотворившего ее, очень прекрасна сиянием своим» (гл. 43). Всю сию неба и земли тварь сотворил вышппй в том, да прообразует она горнее начало власти божией, силу слова его и славу присносущного духа его.

«Вначале сотворил бог небо и землю». Когда вся тварей смесь проистекает из божиего источника, тогда да возвращается к тому же, кто есть начало и конец, и нас за собою ведет от смерти к жизни и от земли к небесам. Сие великое светило (Библия), сотворенное на тверди крепости вечного на то, да освящает земляные умы наши, да разлучает пам между днем воскресения и между ночью тления, которое одно нам, как видимое, так и зна- емое, да ведет своими знамениями во времена вечности, во дни спасения, в лето господне благоприятное. Оно, утвержденное в роды родов, да по крайнейшей мере некоторая частичка людей божиих в сем ковчеге спасется от змия, пзблевающего потоп, наводняющий землю безбожием. В сем ковчеге почивает наш Ной, то есть мир, всяк ум превосходящий, и кто воздвигнет его? Тут гнездится и голубица его (иона — по–еврейски), изнутри испускаемая, возводящая высокий взор свой, усматривающая превосходящего тления воду, верх гор вечных, гор правды божией, место злачное, землю пзносящую, былие травное п дерево плодовитое, день третий воскресения, и приносящая в устах своих нам милость мира и твердое надежды утверждение, говоря: «Радуйтесь! Не бойтесь! Что смущены вы? Мир вам! Идите, возвестпте братин моей».

Если бы кто вошел в покой чистой сей голубицы, и, отдохнув посреди пределов ее с Исааковым сыном, тогда бы узнал, что вся слава ее внутри находится, и признался бы, что подлинно крылья ее посребрены, что шум пх чудный, а междурамье ее сияет самым чистейшим и никому не слыханным золотом: «Золото ж земли сей доброе, и там есть анфракс (Бытие, гл. 2) и камень зеленый». Но так все закрыто фигурами и образами, так запечатлено, что весьма трудно, да и невозможно пролезть сквозь ограждающую рай сей стену: еслп с нашим соглядателем Халевом не будет в товарищах сей: «Я дверь…» Глубина спя божией премудрости, сенью образов снаружи покрытая, никоего вида, нп стройности, нн вкуса не имеет: «Земля же была невидима и неустроена, и тьма…» Такова она бывает дотоль, поколь найдет на нее дух от вышнего, как говорпт Исапя (гл. 32): «И будет: пустыня в Хермель претворится в гору Кармпль, в плодоноспп плп в ппще изобилие». «И дух божий носился вверху воды».

Сей один всесильный, сходящий от вышнего дух, как сотворил всю сию небесных, и земных, и преисподних, и морских (светила, звери, золото, жемчуг), образовав тьму, так и вывести может из мертвого жпвое, из пустыни изобилие, из обуялого вкус, из тьмы просвещение: «И сказал бог: — Да будет свет! — II был свет». Все в ней кажется просто и одинаково сказано, однако двое спе слышали. Давид говорит: «И дух двойное свое слово надвое разумеет: на образующее и на тайнообразуемое». «И разлучил бог между светом и между…»

Да не помыслим, что слово божие в самом деле есть двойное, двойное по естествам своим, двойное по тленпю и нетлению, по плотп и духу, по божеству и человечеству, по лицу же, или ппостасп, одно и то же. «И был вечер и было утро день один…»

В сей-то силе сквозь бурю и облака спрашивает Иова бог: «Где был ты, когда основал землю? Возвести меня, если знаешь разум? Кто положил меры ее, если знаешь?.. В какой же земле вселяется свет? Тьме же какое есть место? (гл. 38, ст. 4). Вся тьма земных образов в ту цель, меру п намерение положена, да течет к своему началу… В начале было слово: «Все тем было…»

Самые спи два образа — вечер и утро, еслп бы не истинны были и не возводили куда-то, никогда бы не сказал Давид: «Конец утра и вечера украсишь», но богодухно- венное сердце п в с–пх костях находит землю вселяющегося света и место тьмы: «И свет во тьме светится».

Таковые образы emblemata всегда заключают внутри себя нечто золотое и драгоценное, разумей: божие. «II ви- дпт бог, как добро».

Возьмите, например, сии два образа из Исапп: «Прах от колес» — п вспомните данный Иову запрос: «В какой земле вселяется свет?..»