«нечеловеческих» переживаний в этой общей панораме. Особо важно для Блока

то, что «вочеловечение», или «выход из ночи», мыслится только как

«воплощение» разных, индивидуально-своеобразных людей: «… должны выйти

из ночи — чудесно разные, как подобает человеку. Сходствует несказанное или

страшное, безликое; но человеческие лица различны» (VIII, 343). Сама

«безликость», отсутствие индивидуального человеческого своеобразия

осмысляется как одно из закономерных, неизбежных явлений «ночи»,

«страшного мира».

Решающей важности дополнения к этой общей концепции трилогии лирики

как «трилогии вочеловечения» вносит письмо к молодому литератору

А. И. Арсенишвили от 8 марта 1912 г. Предостерегая начинающего поэта от

одностороннего увлечения «ночными», сумрачными мотивами своей

собственной поэзии, Блок утверждает, что эта исторически неизбежная в его

стихах мрачность должна изнутри преодолеваться читателем, что таков его

общий поэтический замысел: «То чудесное сплетение противоречивых чувств,

мыслей и воль, которое носит имя человеческой души, именно оттого носит это

радостное (да, несмотря на всю “дрянь”, в которой мы сидим) имя, что оно все

обращено более к будущему, чем к прошедшему; к прошедшему тоже, — но

поскольку в прошедшем заложено будущее. Человек есть будущее» (VIII, 384).

Здесь сплетаются воедино несколько разных и необыкновенно существенных

для понимания трилогии лирики мотивов. Блок говорит сразу и о

многосторонности, и о противоречивости современного человека; если

вспомнить слова из письма к Белому о «чудесной разности» людей, станет ясно,

что Блок не отвергает и не может отвергать многообразие и сложность

поэтического изображения человека. Именно в такой многосторонности

отдельного человека и в различии людей, очевидно, и скрыто для Блока

«чудесное» в человеке вообще. Однако «ночное», «страшное» в человеке для

Блока столь же ясным образом связано с «прошедшим». Сама человеческая

душа связывается Блоком с движением истории. Из этого должно быть ясно,

что, когда Блок говорит: «человек есть будущее», — это вовсе не означает,

никак не может означать, что всякий человек в той «веренице душ», ставшей

художественной основой третьего тома, обязательно «есть будущее». Отнюдь

нет — в совокупности блоковских размышлений и поисков образа

современного человека это должно означать как раз, что само подлинное

«воплощение» или «вочеловечение» возможно только там, где есть «будущее» и

есть «прошедшее» в качестве пути к «будущему». Иначе говоря, «вереница

душ» становится в трилогии лирики художественной реальностью лишь

постольку, поскольку в многообразие лирических характеров-персонажей

вносится внутренняя дифференциация той исторической перспективностью, на

которой строится и которой проверяется теперь у Блока каждый единичный

образ. То, что связано с «прошедшим», может составлять основу лирического

характера особого рода, и подобных характеров в третьем томе много, но это —

«мертвые души», и только в таком качестве их и рисует Блок-поэт. Без такой

исторической дифференциации разных типов людей — нет третьего тома, и,

следовательно, проверка «будущим» вовсе не означает «всепрощения»,

поэтического оправдания всех лирических характеров-персонажей решительно

и подряд, но напротив, именно «будущее» в качестве человеческой нормы

отвергает в сегодняшних людях то, что подлежит преодолению или гибели.

В плане непосредственно художественном это означает широту подхода к

человеческой личности в лирике. Выше говорилось, что некоторые стихи

второго тома, как, скажем, стихи о Фаине или о Незнакомке, тяготеют к норме, к

идеальному образцу типа Прекрасной Дамы и что реально у Блока в следующие

за первой революцией годы такой однотипности в стихах не получается и не

может получиться. Полностью подобная тенденция, самые ее возможности

становятся невозможными после цикла «На поле Куликовом». Историческая