исследователям, стремящимся быть на уровне буржуазной «науки». В

конкретном анализе И. Анненский и В. Брюсов толкуют Блока совсем иначе.

реальность вошла в поэзию А. Блока, подчинила ее себе. Мистические

предчувствия сменились чувствами земными…»201 Для Брюсова «Ночные

часы» в развитии Блока — тот пункт, который заново переосмысляет всю его

эволюцию, ставит все на свои места, окончательно обращает внимание поэта к

земным делам и людям. Конечно, необыкновенно ценно то, что Брюсов не

обманывается скептической тенденцией, присущей композиции книги, хочет

увидеть и по-своему видит противоборствующую тенденцию в самих стихах, в

их фактическом содержании, смысле, в их идейно-художественной реальности.

Но само их содержание, конечно, Брюсов представляет во многом упрощенно,

впадая в обратную односторонность; поэтому он, выдвигая новые

содержательные моменты в своей оценке «Ночных часов», в то же время не в

силах подхватить и по-новому развить то ценное и важное, что было в его

прежних отзывах о поэзии Блока, — так, идея «вереницы душ», столь

существенная для теперешнего Блока и в свое время выдвинутая самим же

Брюсовым, сейчас уже им забыта.

Ценно то, что Брюсов теперь видит эволюцию Блока в ее трех основных

этапах. Этап первого тома, по Брюсову, состоит в том, что в образе Прекрасной

Дамы выдвигается художественная концепция, претендующая быть в своем

роде «концепцией жизни»: стоящее за этим начало «… должно, широко

проникнув в мир, возродить, воскресить его». В период сборников,

составляющих второй том, по Брюсову, в блоковскую «… поэзию вторгается

начало демоническое…» в ряде образов, одновременно «олицетворяющих

начало земное». Борьба этих начал, по Брюсову, остается в поэзии Блока

неразрешенной. В своих последних стихах он ищет новых сил в отказе от своих

юношеских всеобъемлющих концепций, в обращении к темам более узким, но

более конкретным, к заботам, радостям и печалям родной «горестной земли»202.

Брюсов противопоставляет давившие на творческое сознание Блока

«всеобъемлющие» схемы соловьевства присущему поэту стремлению понять

современного человека, его горести, печали и радости и утверждает, что

подлинную художественную силу Блок находит именно в поэтической

ориентации на конкретную жизнь и конкретного человека. Сам Блок со многим

в брюсовской интерпретации содержательного членения его трилогии лирики

согласился: «Пришла “Русская мысль” (январь). Печальная, холодная, верная —

и всем этим трогательная — заметка Брюсова обо мне. Между строками можно

прочесть: “Скучно, приятель? Хотел сразу поймать птицу за хвост?”»

(Дневниковая запись от 13 января 1912 г., VII, 122 – 123). Блок согласен с

содержательной стороной разбора Брюсова и в то же время как бы находит

здесь подтверждение своему скепсису. Объясняется это во многом тем, что сам

Блок в реальном содержании своего творчества уже ушел далеко вперед от

брюсовских построений. Однако мысль Брюсова об обращении Блока к

жизненной конкретности носит во многом слишком общий характер: отвергая

201 Брюсов Валерий. Александр Блок (Рецензия на книгу первую собрания

стихотворений и «Ночные часы»). — Русская мысль, 1912, № 1, отдел 3, с. 32.

202 Русская мысль, 1912, № 1, отдел 3, с. 31.

соловьевские «всеобъемлющие» схемы, Брюсов в то же время не видит, что у

Блока фактически уже присутствует в стихах «Ночных часов», вопреки сверху

«наложенной» на книгу скептической концепции, иная, не соловьевская

концепция единства — единства истории. Примечательно, что Брюсов отвергает

как раз центральные для этой новой блоковской творческой концепции

произведения: «Меньше нам нравятся раздумья А. Блока над судьбами России и

его, несколько надуманные, стихи о итальянских городах. Переводы А. Блока

стихов Гейне — очень хороши»203. Для Брюсова неприемлемы блоковские стихи

о России (с циклом «На поле Куликовом» в центре их) и «Итальянские стихи»,

т. е. те именно вещи, без которых немыслим «Страшный мир» (а основные

стихи из этого раздела-цикла Брюсов как раз не только одобряет, но именно на