склоняться наша поэзия за самые последние годы» (с. 133).

Вместе с Брюсовым пришел недавно еще «смертерадостный», а ныне сладчайший

Федор Сологуб и приторными словами, как «одно из сладчайших утешений жизни»,

приветствовал капризную, дразнящую и раздражающую музу одного из «крайних

левых»:

О, резвая! О, милая! *

* См. предисловие Ф. Сологуба к книге Игоря Северянина «Громокипящий кубок.

Поэзы». М. 1913 г.

Нет ничего удивительного в том, что отцы напутствуют и благословляют

возмужавших сыновей своих, радостно приветствуя их первые публичные

выступления. Ведь футуристы - законные дети и правопреемники того, блаженной

памяти, литературного декаданса, зачинателями которого у нас в свое время были,

вместе с другими, и Брюсов, и Сологуб. Правда, оба они давно перешагнули уже ту

черту сознательности и возраста, за которой казались им соблазнительными и

остроумными их прежние выходы с фиолетовыми руками, бледными ногами и

многочисленными другими «эпатирующими» chefs (Гоеюте’ами свободного от

256

задерживающих центров творчества. Теперь они уже не те лихие наездники всяческих

«дерзаний», вокруг которых в былые времена собиралась и шумела любопытствующая

улица. Вслед за Брюсовым может сказать про себя и Сологуб:

Теперь в душе и тишь, и тень,

Далека первая ступень.

Но вот, солидные и серьезные мэтры, они видят себя вновь окруженными

родственной молодежью, которая и лозунгами, и задором почти повторяет их. Им ли не

радоваться на нее? Им ли не приветствовать ее первые шаги:

О,

резвая! О, милая!

Если бы дело ограничилось отеческими благословениями Брюсова и Сологуба, оно

могло бы, пожалуй, быть принято со стороны за интимное семейное торжество. Иному

щепетильному зрителю ничего другого не оставалось бы, как скромно, в качестве

непрошенного гостя, удалиться, предоставив отцам и детям отпраздновать радостную

встречу в их близком семейном кругу.

Но праздник выскочил из этих узких рамок интимности. Он привлек к себе толпу,

превратился в событие, в числе непосредственных свидетелей которого оказался,

конечно, и Тан, — всюду поспевающий, проворный Тан. И он склонил свое чело перед

«крайними левыми» русской поэзии, противопоставив их молодую энергию застывшей

«лаве погасшего вулкана» старой литературы, группирующейся вокруг Всероссийского

литературного общества, «Литературки» тож. «Ведь они все-таки моложе и бойчее»

(«Речь», 26 марта)...

Этот несколько странный и легкомысленный аргумент пущен в ход Таном не только

по свойственной этому писателю поспешности, но и за полным отсутствием у него

каких-либо иных доводов в пользу футуризма. Очутившись на собрании «крайних

левых», он вынужден был сознаться, что «ей Богу, не понял ни слова, при всем

желании». Видел только, что люди там «моложе и бойчее», и преклонился, — не чета,

мол, «нашей Литературке, заживо мертвой». <...>

Ill

Меня смущает только одно обстоятельство: я боюсь оказаться со своей статьей в

таком же неприятном положении, в каком оказался Брюсов со статьей, напечатанной в

мартовской книге «Русской мысли». Дело, в том, что события в жизни и деятельности

наших футуристов развертываются с такой умопомрачительной быстротой; прогресс,

как говаривал Щедрин, идет у них вперед с такой неудержимой энергией, что нет

никакой возможности хоть на мгновение остановить его, чтобы зафиксировать на

бумаге. И вот случилось так, что статью Брюсова, напечатанную в марте, в апреле уже

приходится признать безнадежно устаревшей. Теперь она переполнена фактическими

ошибками, потому что многие события, правильно освещенные Брюсовым в марте, в

апреле были выворочены наизнанку.

Ошибочным оказалось уже самое деление футуристов на петербургских и

московских. Московские футуристы перекочевали в Петербург и прочно обосновались

здесь, открыв совместно с художниками- кубистами свой орган: «Союз молодежи». На

днях вышел № 3 этого журнала*.