ее судьба меня тревожит крайне. На этих Днях моя хорошая знакомая, жена директора

завода, Лидия Харлампи- евна Пумпянская, едет в Берлин, недавно вернувшись из

Пари- Жа и Зальцбурга. Вчера я у нее ужинал и просил ее, когда она будет в Берлине,

войти с Вами, ближайшим другом моим, в контакт. Так вот, если Вы найдете

возможным и нужным хотя бы немного помочь мне, пожалуйста, дайте ей эту помощь

в марках (для покупки в Германии

вещей), а она передаст мне в эст<онских> кронах. Не сердитесь на мою просьбу: уж

очень туго живется. Прямо невозможно передать Вам. Знаю, что и Вы, и Федор

Федорович — люди добрые и такие свои. Не знаю, к сожал<ению>, лично мужа

Вашего, но чувствую его.

Да, наше положенье очень тяжелое, очень приниженно и подавленно мы себя

чувствуем. Не хватает самого необход имог о... Не хочется подробностями Вас

тревожить. Положенский на мою просьбу угостил меня советами, меня просто

оскорбившими: удивляться можно, как он, зная меня, додумался до такого абсурда, как

говорить о какой-то службе. Всю жизнь я прожил свободным, и лучше мне в нищете

погибнуть, чем своей свободы лишиться. Вы в письме своем говорили о прозе. Да,

конечно, я мог бы писать прозой, но у меня, увы, нет м е ст а, где я мог бы писать, за

деньги. Писать же gratis я не нахожу возможным, ибо это не разрешит задачи заработка.

121

Ни одна газета, ни один журнал моей прозы не желает теперь. Несколько же лет назад я

написал десятка два статей и прилично заработал. А теперь, к сожал<ению>, негде

печататься. Причин на это много. Главная же из них — кружковщина, кумовство. Везде

свои люди, новых не подпускают близко, готовые горло перегрызть из-за куска хлеба.

Как решился вопрос со службой Фед<ора> Фед<оровича>? Переезжаете ли Вы в Вену,

Стокгольм или остаетесь в Берлине? От всей души сочувствую Вам и ему, надеясь, что

все образуется. Как справляется Ася со своими новыми обязанностями? Целую Ваши

ручки и искренне благодарю заранее за все, что напишете мне для моего ободрения, в

котором, признаться, я очень нуждаюсь. Всегда помню Вас и внушил Вере Борисовне и

любовь к Вам, и уважение. Она приветствует Вас сердечно. Известите меня, прошу

Вас, о получении этого письма.

Любящий Вас и признательный Вам

Игорь

Письмо это написано в Ревеле, но Вы, пожалуйста, ответьте на Toila - мой

постоянный адрес: почтмейстер мне его доставит. А можно и на Ревель написать, если

хотите: Estland. Tallinn. Suur Tartu, 35-2 (kort. Feodorova). Ig. Severjanin.

Если встретитесь с Положенским, расскажите ему обо всем, сообщенном Вам

мною. Т. к. вывоз денег из Германии воспрещен, Лидия Харламп<иевна> накупит

вещей и, следовательно, денег из страны не вывезет.

<ПРИПИСКИ НА полях:>

Главная причина упрямства Ф<елиссы> М<ихайловны> и ее нежелание отдавать

Вакха в ученики Ван-Юнга еще в том, что и мать ее, и обе сестры совершенно с нею

солидарны и смотрят на меня как на вра

га, сами, однако, ни сантимом не идя встречно, а взваливая на меня и на Ф<елиссу>

М<ихайловну> всю тяжесть добыванья средств. Это возмутительно, и я теряю

здоровье.

Сейчас я живу у тетки В<еры> Б<орисовны> г-жи Федоровой, где и пробуду всю

зиму.

96

11

июля 1938 г.

ТоПа, 11.VII.1938 г.

Дорогая Августа Дмитриевна!

Ваше письмо от 15-го мая, столь потрясшее меня, я получил с громадным

опозданием, т. к. бываю в Тойле весьма редко, а пересылать почту к себе не позволяю,

ибо меняю часто места. Но все же даю Вам и впредь старый, - постоянный, - свой

адрес: в июле и августе мне часто придется ездить и ходить в Тойлу.

Нет слов человеческих, дорогой друг мой, чтобы выразить Вам свое

соболезнование. Вот ведь странно: я не знал Федора Федоровича лично, но, как

живого, видел и вижу его перед собою. Чудесный, обаятельный был человек, чувствую.

Мне остается только преклониться перед Вашим горем: слова бессмысленны и обидны.

Но Вы должны жить, и опять-таки: для сына. Вы права не имеете причинить ему