Вопрос прозвучал требовательно.

Борис выпрямился, настороженно стрельнул глазами в сторону отца. И, не уловив на его лице ни гнева, ни осуждения, быстро заговорил:

– А минометы у них под Сахарной головкой. И еще возле электростанции. И доты там стоят. А в городском банке гестапо. И еще в порту - шестиствольный миномет. И дорогу фрицы через плавни делают...

– Погоди-ка, - прервал сына Островерхов.
– Глаз у тебя неплохой. Но плохо, что без спроса шастаешь везде. Высечь бы тебя.

Борис обиженно засопел.

– Ладно, Борька, с тобой особо поговорю, после. Островерхов закашлялся, передохнул.

– Вот что, друзья, надо запоминать, где немцы оборудуют огневые позиции, где укрепления строят, штабы размещают. Все запоминать и докладывать мне.

– Так я ж и смотрю...
– начал Борис.

– Подожди. Я не случайно сказал: докладывать. У нас, как в армии, должна быть военная дисциплина. И даже строже. Потому что мы тут и в армии, и в подполье. Передовая-то в городе... Одному нельзя бродить везде - возникает подозрение. В общениях пользоваться кличками. Фамилии - забыть, - Степан обвел взглядом присутствующих и, немного помолчав, добавил:

– Все это не совет и не просьба, а приказ. Островерхов посмотрел на сына... Борис... Ох, Борис.

Не сидится ему на месте. И сейчас ерзает, не терпится куда-то бежать. Горяч. Дай ему оружие - наделает беды... Осторожности у него мало. Сам такой был в его годы... Надо выбрать время да рассказать ребятам о нашем подполье в 1919 году. Пригодится... Аза, та серьезнее. Милая дочка, тебе ли войной заниматься... Учиться бы тебе и учиться... Закончила три курса института...

Приехала на каникулы... Да и осталась здесь - в город пришла беда... В школе и институте хорошо давался немецкий язык. Это может сейчас пригодиться.

Островерхов вздохнул. Ну, что ж. Ядро подполья есть. Будем пускать корни. Но прежде всего конспирация и дисциплина.

Островерхов приподнялся на постели, закашлял.

– Чертов кашель... Не могу выйти на улицу. А надо бы глянуть, что делается в городе.

– Это я могу сделать, Степан Григорьевич, - сказала Семикина.

– И я, - заметил Борис.

– Ясно.
– Островерхов наклонился вперед и, понизив голос, продолжал: - Сейчас расскажу, что нам нужно делать. Надо все это запомнить. Заучить наизусть. Дело того требует. Итак:

– Проникать в германскую армию, вплоть до поступления к ним добровольцами.

– Давать сводку о количестве вражеских сил, о передвижении войск, о их пополнении, о перегруппировке.

– О складах боеприпасов и продовольствия.

– Об установках батарей и огневых точек.

– О лицах, перешедших добровольно и работавших в пользу германской армии как в командном составе, так и в рядовом.

– Оказывать полное и возможное содействие военнопленным, попавшим в плен не по желанию, а оказавшимся в окружении.

– Выявлять местных жителей, оставшихся и связанных с немецкой комендатурой и дающих предательские материалы.

– Выявлять офицеров и нижних чинов, желающих перейти на нашу сторону.

Островерхов после небольшой паузы снова повторил задание. А потом добавил:

– Нужно выяснить, какие распоряжения дают германские власти жителям, какие порядки вводят - хождения по городу, устройства на работу...

– А мы вот что принесли, Степан Григорьевич, - перебила Майя, подавая Островерхову листок бумаги.
– Их приказ. Везде расклеен.

– Кстати, на будущее: не обходите немецкие объявления, приказы, - сказал Степан Григорьевич, - и старайтесь при каждом удобном случае раздобыть бланки, документы, справки, пропуска и другие официальные бумаги с немецкими печатями и подписями. Все пригодится. Слушайте, что они пишут в этом приказе. Аза, читай.

Аза разгладила рукой смятую бумажку и стала медленно читать.

"Приказ военного коменданта.

Германское командование доводит до сведения жителей города о нижеследующем: саботаж на производстве, злостный невыход на работу, хождение по улицам сверх установленного часа, хранение и ношение оружия, укрывательство партизан и командиров большевистской армии строго запрещается.

За нарушение настоящего приказа - расстрел. В случае убийства хотя бы одного немца в каком-либо квартале весь квартал будет выжжен, а население его арестовано".

За дверью скрипнула половица. Все прислушались. Кто-то осторожно удалялся по коридору. Борис метнулся к выходу.

– Спокойно!
– строго остановил его Островерхов.
– Не надо выглядывать. Это Бабкин. Запомните на будущее - у нас больше никому не появляться. Для наших встреч надо подыскать другую квартиру.

– Так, может, у нас бы и собираться, - предложила Семикина.
– Улица тихая, соседи хорошие.