Шрифт:
Я был вчера на таком выступлении. Из знаменитостей приехал сам Веммер. Он, правда, спешил, он в Киеве проездом. Поэтому выступал вначале он. Рассказал пару баек из жизни, ответил на десяток записок из зала и был таков. Ну и бог с ним!
Я, к слову сказать, Веммера не люблю. Как писателя. (Что он за человек, я не знаю.) Вся его писанина деланная. Словно добротно деланная мебель. Он мастер. Все подогнано, все измерено, отшлифовано, лаком покрытое. И это не ширпотреб, а индпошив! Вот тут под старину, вот тут с виньетками -век восемнадцатый, а вот просто стул, грубый, но надежный. Садитесь...
Да, мастер! Молодец! Только не трогает. Не цепляет! Сам сиди! И сам получай удовольствие! Что, кстати, уже третью книгу он и делает. Стоит почитать «Мое дело», «Ножик Сережи Довлатова», «Перпендикуляр»... О чем эти книги? О том, какой я умный и стойкий мастер короткой прозы, как мне все нелегко давалось, но я, мол, всего добился сам упорным трудом, а все остальные... Подумаешь... Ну, Пушкин... Да что особенно сделал? Стал, дескать, писать понятным языком, и только. Лермонтов - плагиатор. И пошло-поехало! Этот сволочь, тот альфонс, аХэм, тот вообще сделал себя, о войне, мол, писал почти не воюя, об охоте - охотясь с проводниками, о рыбалке - ничего путного не поймав, а о любви - никого толком не любя.
А эта псевдофилософская книга Веммера «Все о жизни!». Под лозунгом: «Да че тут собственно и рассуждать, господа!» Что такое любовь? Пожалуйста! Смысл жизни? Будьте любезны! Бог?Та ради бога! Что там еще вас мучает? Семья? Государство? Творчество? Ревность? Зависть? Ненависть? Получите! Легко, доступно, популярно! До меня, мол, что-то об этом писали, но так мудрили, так усложняли... Сейчас я вам Шопенгауэра в двух словах буквально... Ща объясню, о чем там Кант всю жизнь писал... Ницше - тут вообще все ясно...
После Веммера выступали все наши. И какой-то подпивший бард, похожий на бездомного опустившегося профессора. Полковник прочел смешной рассказ из армейской жизни. Чичиков пробубнил одну из своих новелл. Прометей, к восторгу публики, выдал свою короткую «Слон и писька», а Широкова читала отрывок из нового романа, а чтобы зрители не теряли интереса, она с каждой прочитанной страницей снимала с себя какую-то одну вещь. Естественно, что с каждой страницей, особенно у мужской части зрителей, интерес возрастал.
Кто-то из мужчин выкрикнул из зала:
– Читай весь роман до конца!
На четвертой странице Светлана сняла блузку. Теперь она стояла в юбке и бюстгальтере. Неизвестно, чем бы дело закончилось, если бы на сцену не выскочил разгневанный Амиран и не увел полуголую вдову за кулисы.
Последней на сцену вышла Ирина Сабко. Подошла к микрофону, представилась:
Ирина Сабко.
Публика зааплодировала.
Из цикла: «Арифметическая поэзия».
Далее она продекламировала:
Три сказал мне: двадцать семь. Два ответила: Два восемь. Тридцать двум не быть совсем. Мы разделим нашу осень.
Я наклонился к Соне:
Что за хрень?
За цифрами, - прошептала Соня, - скрыты слова. Три это «ты», два это «я», восемь - «знаю». Понял?
Я, ошарашенный, кивнул. Ирина продолжала читать.
Одного не пойму, зачем это нужно?
Тебе не нравится?
– спросила Соня.
Еще не восемь, - ответил я.
– Что?
Я говорю: еще не знаю. Скорее нет, чем да.
Когда мы возвращались домой, я сказал Соне:
Знаешь, Одри. Я тоже поэт.
Не свисти.
Божусь! Могу прочесть свое. Из цикла «Геометрическая поэзия».
И я прочел:
Наш периметр распался. Я нашел свой уголок. Пусть один, как круг, остался. Я под косинусом шлялся -До квадратика промок.
25.
Инесса Михайловна попросила меня дать ей почитать мои рассказы. Я принес. Когда она прочла, мы встретились. Она сдержанно похвалила. А затем произошел следующий разговор:
В осноном, - сказала она, - ты пишешь о себе. Это нескромно.
Один американский классик утверждал: писать следует о том, что знаешь и любишь.
Твоя проза проста, почти примитивна.
А зачем усложнять?
Она забавна, - настаивала Зомберг, - но проста. С этим вечность не покоришь.
Ну да бог с ней. Лишь бы сейчас читали.
Лукавишь. Ты мечтаешь и о прижизненной славе, и о посмертной.
Когда умру, мне будет все равно.
Поэтому мечтаешь, пока живой.