Шрифт:
Ну... в общем, да.
Я не играю бесплатно.
Почему? Ты пойми, это художественный фильм. Полный метр.
Не имеет значения, - говорю.
– Я не играю бесплатно.
Да почему?
Вот, думаю, пристал. Как репей к балабону. Даже неудобно. Только отчего неудобно мне, а не ему?
А если б я вам предложил поклеить мне обои бесплатно?
Вы бы согласились?
При чем здесь обои? Как можно сравнивать?
Вы согласились бы?
Но я не клею обои.
А я не играю бесплатно.
Но я вообще не клею обои.
Нет, вы их не клеите бесплатно.
Вообще! Совсем! Абсолютно!
Вопрос цены. Согласитесь, за сто тысяч баксов вы бы их поклеили.
За сто тысяч? Поклеил бы. Но очень плохо.
А я бы в вашем фильме сыграл хорошо.
Так давай! Сыграй хорошо.
Я не играю бесплатно.
(Знаю, многие назовут мое поведение глупым. Я сам ругаю себя, но ничего поделать с собой не могу.)
Он покачал своей лысой башкой и угрюмо произнес:
– Мой фильм мог принести тебе имя, а с именем актер всегда зарабатывает больше.
– Дело не в деньгах, - сказал я.
Хотя дело было именно в них.
Глава пятнадцатая
Тройка, семерка, туз
Олег из «Голдмедиа» пригласил меня к себе в студию на «поболтать». Когда я вошел, он воскликнул:
– Шляпы долой! Пред нами - гений!
Затем указал на бритоголового небритого мужчину с полностью зататуированной узорами рукой:
– А у меня тут как раз Шакиро. Знакомьтесь. Шакиро сдержанно кивнул:
– Да мы знакомы.
– Он с хитроватым кошачьим прищуром посмотрел на меня.
– Не захотел у меня играть?
– По причине меркантильности, - улыбнулся я в ответ.
Дело в том, что Шакиро тоже любитель не платить актерам.
Посидели. Покурили. Олег сделал по чашке кофе. К сожалению, без сахара. Я его еле выпил. Горький, как Пешков.
Говорил в основном Олег. Веселый, добродушный, энергичный, похож на постаревшего Карлсона. Пел дифирамбы моему таланту, восхищался игрой на сцене... Заявил, что будет делать со мной фильм. Ничего конкретного не предложил.
«А годы проходят - всё лучшие годы...»
Впрочем, я к подобным разговорам привык и ничего особенного от них не жду. Просто до боли жалко тратить на это время. А все из-за внутреннего голоса, который с каждым годом слабее и тише, но еще подначивает, это, мол, твой шанс; шанс перейти наконец на следующий уровень и показать миру, кто настоящий актер, а кто всего лишь умеет всюду протискиваться.
Олег говорил так много, что я понял, ничего не будет. Очередная говорильня.
– Тот, кто делает, тот не говорит, а делает.
О Боже! Я что, сказал это вслух?
Ничего страшного, он не придал особого значения моей реплике.
– Ты абсолютно прав!
– подхватил он.
– Задержка только в одном. Нужен шедевральный сценарий. Ты ведь вроде что-то пишешь? Но там должно быть все! Два-три убийства, врачи, менты, голубизна, педофилия, погоня, скинхеды, политика, наркотики, проститутки, интеллигенция и карлик. У меня на примете та-акой карлик есть, он так и просится в кадр. Побольше драйва, минимум диалогов, максимум действия и крови.
Он говорил очень долго. Слишком много слов. Гораздо больше, чем нужно для начала...
И Донбровский туда же. Василий Иванович. Как выпьет, так приступает к строительству воздушных прожектов.
– Эх, Ленька, - восклицает он, сдвинув свою старую болотного цвета шляпу на затылок.
– Я вижу тебя в роли лермонтовского Демона. «Клянусь я первым днем творенья, клянусь его последним днем...»
Донбровский, правда, в отличие от многих других, реально человек талантливый. Но талант загубленный, пропитый. ..
Всерьез его никто не воспринимает. Каждый человек из съемочной группы, от гримера до постановщика, находит в себе право беспардонно выдать ему:
– Василий Иванович! Вы только смотрите мне – никакого коньяка!
Я работал у Донбровского в двух картинах. В первой я играл сына вождя племени. Довольно крупная роль. (Этот фильм так и не был снят до конца. В Израиле умер продюсер. Сценарист подал в суд на киностудию. Деньги кончились. Оператор попал в больницу. Донбровский ушел в запой.) А по второй мне досталась роль Яновского. Близкого друга Александра Довженко. «Сашка-реформатор». Фестивальное такое кино. О жизни и творчестве нашего классика кинематографии. Тягомотина.