пути. Валентин Николаев, по кличке «Работяга», с горящими игривой сумасшедшинкой

голубыми глазами под вьющимися, всегда слипшимися волосами. Перпетуум-мобиле в

футболке, которая измокала на нем через первые пять минут. Представить его лениво

ожидающим мяч было невозможно. Забил головой в броске один из самых красивых

голов, которые я видел в жизни, — распластавшись в воздухе, как ласточка, чуть

мотнув кудрями, наперерез движению мяча. Григорий Федотов, уже уставший от

бесчисленных и довоенных, и послевоенных травм, но все еще остающийся великим

комбинатором и бомбардиром. Без его творческого присутствия было бы, наверное,

невозможно раскрытие гения Всеволода Боброва. Новое поколение болельщиков все-

таки увидело во Владимире Федотове некоторые усвоенные черты почерка его отца, а в

Эдуарде Стрельцове— отблеск молниеносного бобровского прорыва. Но я помню и

Федотова-отца, и Боброва, и, не в обиду их достойным наследникам, предшественники

были во многом ярче, а особенно в их постоянной игре в гол, хотя Стрельцов и

обогатил бобровский стиль мудростью, неожиданностью пяточного паса. Стиль

Боброва был стилем анаконды: без мяча он казался почти неподвижным, вялым,

особенно после пришедшей к нему вместе с травмами ранней славой. Но мяч

действовал на него так же, как кролик на анаконду: словно зааккумулировав все доселе

спящие силы, Бобров стремительно бросался на него и мгновенно рвался к воротам.

Каждое движение

187

Боброва, когда у него был мяч, было направлено в гол. Обводка Боброва была

своеобразной — она не состояла п | каскада обманных финтов в «обскользь», а была

пря-миковой, похожей на древний русский клич: «Иду на вы!» Бобров шел прямо на

гущу защитников, как будто проламывался вместе с мячом сквозь их ребра, и выходил

у них за спины опять-таки вместе с мячом. Его «подкопы вали» так часто, как никого,

вовсе не из-за особой ненависти, а от отчаянного осознания невозможности оста-

новить. То же самое происходило с ним и на хоккейном поле. Бобров, по моему

убеждению, был нападающим ничуть не ниже классом, чем Пеле, и только малое коли-

чество тогдашних международных связей нашего футбола не позволило его имени

прогреметь на планете с таким же эхом, как имя легендарного бразильца. На левом

краю ЦДКА играл Владимир Демин — рыженький пухленький волчок, умевший

раскрутиться где-нибудь в центре поля, а докрутиться с мячом до ворот.

Знаменитое «19—9» московских динамовцев в Англии, к которым были

подключены Бобров и спринтерски быстрый Архангельский из ленинградского «Дина-

мо»,— неопровержимое свидетельство взлета нашего футбола в те годы. Родине

футбола пришлось испытать горечь поражения от таинственных русских, несмотря на

то, что те еще не умели засучивать рукава. Томми Лаутон и Стэнли Мэтьюз были почти

бессильны перед Хомичем, и английские защитники, владевшие неизвестными нам

тогда «подкатом» и «искусственным офсайдом», вцеплялись в трусы Боброва,

уходившего от них сквозь лондонский туман к смутно видневшимся впереди воротам.

Вся страна приникла в те дни к радиоприем-пикам, слушая глуховато лающий,

задыхающийся голос Вадима Синявского, который настолько осязаемо показывал

всеми своими голосовыми манипуляциями происходящее на футбольном поле в

Англии, что эти репортажи еще до оккупации наших квартир голубыми экранами были

как бы телевидением по радио. Наши спортсмены вернулись из Англии поистине

народными героями. Несметные толпы восторженно встречали их, потому что на

непривычных, чужих полях футболисты подтвердили убеждение многих болельщиков-

фронтовиков: страна первого фронта должна была выиграть у страны второго фронта,

и она это сделала.

359

Расцвет нашего футбола на могучей поступательной инерции длился еще несколько

лет. Нельзя не назвать блистательных игроков из других команд: тбилисских

динамовцев — грузинского Федотова Бориса Пайчадзе и веселого лукавца Гайоза

Джеджелаву, по-ривелинов-ски умевшего находить дырку в «стенке» во время