сплетника, осужденного самим поэтом:

Исполнитель, холуй, подголосок, Сочинитель армейских острот. ...Был новатором,

стал нуворишем. ...Все опошлить готов — анекдотчик.

В стихотворении «Напутствие» адрес тоже размыт. Непонятно, кому и на что

отвечает Межиров. Похоже на то, что мастер сам пытается из полена выстругать себе

врага по задуманному плану, чтобы потом полемизировать с ним:

Согласен,

что поэзия не скит, Не лягушачья заводь, не бологцс... Но за существование

бороться

172

Совсем иным оружьем надлежит. (Каким? — Е. Е.) Она в другом участвует бою...

(В каком? — Е. Е.)

Спасибо, жизнь, что голодно и наго! (Так ли уж? — Е. Е.) Тебя

за благодать, а не за благо Благодарить в пути не устаю.

Видно, как поэзия сопротивляется выдуманности спора, и в самом стихе опять

чувствуется нечто сухо-штукатурное. Не такое уж большое различие между понятиями

«благодать» и «благо», чтобы их противопоставлять как нечто взаимоисключающее.

Когда рядом всовывается слово «благодарить», то из-за натянутости аллитерации

попытка афористичности окончательно рассыпается.

Спасибо,

что возможности дала, Блуждая в элегическом тумане, Не впутываться в грязные

дела И не бороться за существованье.

Замечу, что блуждание в элегическом тумане никогда еще не спасало от впутывания

в грязные дела. Добавлю, что нет ничего стыдного в том, когда поэзия становится

оружием в борьбе за существование духовное. Таким оружием она является и для

самого Межирова. В данном случае эта кукольная полемика — превышение права на

безжалостность, превышение непозволительное. Вообще сила Межирова не там, где он

пытается поверить алгеброй гармонию бытия, а там, I де видит бытие во всей

целокупности его подчас жестоких деталей:

Споры, свары, пересуды, . Козни, заговор, комплот. Страх перед мытьем посуды

Женские сердца гнетет.

...Как вы топали но коридорам. Как подслушивали за дверьми, Представители мира,

в котором Людям быть не мешало б людьми.

Но эта жестокость бытия не ожесточает поэта, и даже в его несколько язвительной

усмешке чувствуется «к людям на безлюдье неразделенная любовь»:

89

Помню всех вас — великих и сирых,— Всеми вами доволен вполне. Запах жареной

рыбы в квартирах Отвращенья не вызвал во мне.

Мир коммунальных квартир порой удушлив, порой невыносим, но это все-таки его

мир, и в нем живут те люди, о которых он может сказать:

Слава богу!

Есть товарищи у меня.

Сквозь всю книгу проходит лейтмотивом тема не* избывной вины перед миром —

перед образами отца, няни, любимой, товарищей по войне, перед самим собой. Порой,

бросаясь к этим дорогим образам, только что желчный поэт становится даже слишком

сентиментальным:

О. этих рук суровое касанье, Сердца большие, полные любви. Саратовские хмурые

крестьяне, Товарищи любимые мои!

Родина моя, Россия, Няня... Дуня... Евдокия...

Тут неожиданно даже чувствуется что-то непрофессиональное. Но слишком

мастерски сколоченный стих бывает иногда оскорбителен по отношению к чужой и

собственной боли, и в ряде случаев я предпочитаю недостаток профессионализма,

нежели его избыток. И, может быть, иногда забвение о собственном умении и есть

проявление высшего уровня мастерства, ибо мастерство неотделимо от нравственного

такта.

Главное в искусстве — точность.

Как поразительно точен Межиров в замечательном стихотворении «Станислава».

Женский поиск

подобен бреду — День короток, а ночь долга. Женский поиск

подобен рейду По глубоким тылам врага. ...Научиладь

прощаться просто, Уходя, не стучать дверьми. И процентов на девяносто

Бескорыстной была с людьми.

89

Эти «девяносто процентов» и есть стопроцентная точность поэзии, потому что,

даже воспевая, поэт не допускает никакой сусальности. С какой естественностью

лирическое стихотворение говорит о мире не с вознесенной над абстрактным

человечеством абстрактной трибуны, а из простой московской коммунальной