в трудную минуту часто подводят. А вот неуживчивый, порой неприятный герой

Межирова принадлежит к тем людям, на которых всегда можно положиться в трудную

минуту. Только тот, кто самобез-жалостен, может понять и пожалеть других.

Rofiiia нивелирует лица... А может быть, наоборот? —

однажды задал вопрос Межиров. Действительно, в напряженные моменты войны

очертания человеческих лиц более очевидны. Психология становится похожа на про-

вод, с которого содрали изоляцию. Но жизнь сама по себе — это тоже непрерывная

война, и она тоже в ко-

* Евг. Евтушенко

177

печном счете обнажает человеческие лица, какими бы они масками ни

прикрывались.

Несмотря на маски мистификаторства и скепсиса, у Межирова в этой книге

открылось умное человеческое лицо, которое лишь украшают следы внутренних стра-

даний:

Предо мной — закрытый поворот. Знаю, не возьмешь его на бога. Поворот

закрытый —

это тот.

За которым не видна дорога.

...Где уж там аварии опасаться, Если в жизни все наоборот, Мне бы только в

поворот вписаться, В поворот, в закрытый поворот.

Конечно, трудно предугадать, что там, за поворотом жизни, в целом. Но что бы ни

произошло, Межиров уже навсегда вписался даже в еще закрытый для нашего взгляда

поворот русской поэзии. Колеса межировского автомобиля несколько раз повисали над

пропастью вер-сификаторства, но руки профессионала сумели выров, пять баранку

руля.

Преодоление одиночества в том, как когда-то

Стенали яростно,

навзрыд Одной-единой страсти ради На полустанке — инвалид, И Шостакович — в

Ленинграде.

И ради этой одной-единственной страсти и живет, и пишет сложный,

замечательный русский поэт Александр Межиров.

1072

НЕПРИНУЖДЕННОСТЬ, КАК СВОЙСТВО ПОЭЗИИ

в

оздух истинной поэзии — непринужденность. Принужденность некоторых стихов

не только во внешних обстоятельствах. Иногда сами поэты принуждают себя к

ложнофилософскому наморщи-ванью лбов, или к изображению безоглядного бодряче-

ства на челе, или к мнимо пророческому блеску очей, созданному при помощи глазных

капель самоуверенности. Но черты заданностн, умышленности, внутренней

скованности предательски проступают в движении стиха. Заметим, что при этом стих

может развинченно вихляться, вытанцовывать бог знает что, дабы замаскировать

принужденность, но если он и сумеет обмануть читателей, то лишь на время.

Формула «поэзия — мышление образами» далеко не всеобъемлюща, и я скорее

склонен полагать, что поэзия— это мышление пластикой, ибо пластика слова включает

в себя не только метафоры, но и музыку, и богатство интонаций, рассвобожденных от

метафор, и тонкость эпитетов, и мало ли что еще. А основной закон пластики, в том

числе и пластики мышления,— это, конечно, непринужденность. Именно

непринужденность и есть бессекретный секрет лучших стихов Д. Самойлова из его

книги «Равноденствие». О том, как поэт иногда отклоняется от принципа

непринужденности, поставленного им во главу угла отношения к поэзии, мы будем

говорить во второй половине статьи, сейчас же обратимся к удачам, воплощающим

этот принцип.

92

Одно из качеств поэтической непринужденности — это целостное, свободное

построение строфы. Есть строфы, чье обаяние почти невозможно анализировать, как

невозможно «алгеброй поверить гармонию». Эти строфы не сколочены из отдельных

строк, а неразъемны: их не расчленишь никаким усилием. Это не арматура рифм,

заполненная словесным бетоном сомнительного качества, а полновесные цельные

отливки. Такие строфы западают в сознание сразу и становятся его неотъемлемой

частью. К ним принадлежит строфа Самойлова, которую уже не вынешь ни из нашей

поэзии, ни из нашей истории:

Сороковые, роковые, Свинцовые, пороховые... Война гуляет по России, А мы такие

молодые!

Где бы ни звучала эта строфа — или на вечере поэзии из уст самого поэта, или в

концерте художественной самодеятельности, или в Театре на Таганке, или просто в

глубине нашей памяти, за ней сразу встает то горестное и в то же время драгоценное

для стольких поколений время. А ведь это только четыре строчки! Да еще и безо