— Здравствуйте, — выдала я двум полицейским, мужчинам средних лет. — Вы, наверное, меня заждались.

Плечи отца дернулись. Наверное, сейчас он винит себя за то, что позволил мне убежать, а я вот такое выкинула. Кристи сидела напротив меня, на другом конце стола, и буквально выжигала на моём лбу огромную дырку своим взглядом. Похоже, ей ещё не сообщили. Мне так и хотелось съязвить ей «Ну что?!» в ответ на её сверлящий взгляд, но я смолчала, потому что краем рассудка понимала — это не лучшее решение.

— Здравствуй, Эмили, — наконец произнес один из мужчин. — В общем, — немедленно продолжил он, — мы здесь по поводу того, что ты натворила. Это ведь сделала ты, не так ли?

— А разве имеет смысл этот вопрос?

— Нет, совершенно нет.

— Переходите к делу, — произношу я и гляжу на него пытливо.

Полицейский встает и обходит меня, кладя на моё плечо руку. Другой полицейский лишь немного ухмыляется и продолжает пить чай, а мне хочется врезать ему за эту ухмылку. Боже. Неужели из-за того, что я узнала свой чертов диагноз, я стала ненавидеть весь мир?

— Ваша дочь, — изрекает первый, — нанесла немалый ущерб собственности и репутации школы N, а также собственности некоторых учеников из этой школы.

Я вижу удивленные лица отца, матери и сестры и задаюсь вопросом: «Они что, до сих пор ничего не знают? Им разве не должны были все рассказать сразу же?».

— В каком смысле? — проговаривает мама.

Я гляжу на свою кружку с чаем, подношу её к губам, отхлебываю напиток и откусываю печенье, попутно говоря абсолютно невозмутимым голосом:

— Разбила пару машин битой. — И пожимаю плечами.

— Чего?! — возмущается сестра.

Но её вопрос пропускают все мимо ушей, и полицейский продолжает.

— Как вы знаете, такой акт вандализма карается законом.

— Постойте! — восклицает отец. — Мы можем всё объяснить.

— Нет, отец! — выкрикиваю.

— Помолчи! — шипит он на меня.

Оба блюстителя закона внимательно глядят то на меня, то на моего отца, ожидая, что же будет дальше. Но я знала, что сейчас будет, и сильнее съежилась. Теперь мне даже и чай расходилось пить. Папа встает со стула и направляется к своей сумке, где лежат мои документы. Там есть и копия листика, который мне с утра отдал доктор Фитч. Он достает именно его — этот чертов сложенный конвертом лист — и протягивает ему первому полицейскому.

— Эмили нездорова. Мы только сегодня узнали окончательный диагноз, — твердит отец.

— Глио… что? — читает мужчина.

— Глиобластома, ага. Злокачественная опухоль, — бурчу я, стараясь как можно больше нахамить и съязвить отцу.

Полицейский всё ещё смотрит на меня с непониманием, но в его глазах уже виднеется та самая жалость, которую я так сильно ненавижу, которая меня выводит из себя. И ещё кое-что — Кристи. Она очень внимательно, как никогда раньше, глядит на листочек, который держит в руках мужчина, и лишь изредка переводит взгляд с него на отца. Неужели она тоже ничего не знает? Неужели родители ей не сказали?

— У неё рак головного мозга, — поясняет отец. — И из-за опухоли у Эмили повредилась часть мозга, которая несет ответственность за эмоциональный и психический план.

— Возможна шизофрения… — выдыхает служитель закона.

— К сожалению, врачи сказали, что наша дочь лишится рассудка, — завершает папа. — Это уже происходит.

Я не злюсь. К чему тут злость, если это правда? Но да, я сверлю папу своим ненавистным взглядом — пусть он увидит, как мне не приятно, когда мне говорят, что я стану сумасшедшей. Что я совершенно свихнусь.

Кристи ошарашено глядит на меня. В ответ на её взгляд я улыбнулась, а сестра удивилась ещё больше. Что, небось думаешь, что у меня уже крыша поехала, раз я улыбаюсь, да?

Полицейский отдает моему отцу листик, вновь сложенный в несколько раз, он чешет свой затылок, переглядывается с напарником, который, как я поняла, ещё тот — сидит себе, наблюдает за всем со стороны, как ленивец, зевает и поедает вкусности. Фу, как же он бесит.

— Что ж, — протягивает полицейский, — но вам все равно придется оплатить ущерб, который она нанесла. Я вышлю вам чек.

Наконец-то они собираются уходить. Я слежу за всеми ними внимательно: как они пожимают руку моему отцу, как кивают матери, как они что-то им говорят — наверное, какие-нибудь очередные утешительные слова — и как они покидают мой дом, думаю, раз и навсегда. Тогда я подрываюсь с места и собираюсь подняться в свою комнату, как меня одергивает сестра.

— Эмили, я не знала, — говорит она и смотрит на меня глазами, полными сожаления. — Нужно мне было идти вместе с вами.

Я улыбаюсь ей и говорю как можно спокойнее: