Шрифт:
– Уморил - и тогда оглянулся?
– Точно!
Вождь Великого народа Отшибины обошёл вокруг ели, у которой сидел, с подозрением зыркнул на телохранителей - но те, чтобы ему не мешать, устроились поодаль, голоса же непотребные звучали в непосредственной близости.
– И ходит кругами...
– И водит с врагами...
– Предательские хороводы!
– Ой, правда, славная песня получается? А дальше что?
– Болтает с костями!
– И ловит горстями...
– Подачки от мёртвой природы!
Врод Занз-Ундикравн сорвал с перевязи топор, но применения ему пока не находил.
– Что верно, то верно. Сын предателя обычно - и сам предатель. Попробуй соскочи...
– Как запонка в ночи!
– Вот здорово, опять в рифму!
– Ой, я при жизни сочинил одну поэму. Посвятил её Императору. Сколько бы я ещё сочинил, если бы не превратился в эту жалкую кость!
– Это сколько лет минуло, как мы неживые?
В этот миг вождь, прислушивающийся к голосам, что-то понял. Одно ясно: голоса неживые. Значит, это кто-то из тех скелетов, которых дурак-некромант хотел завести в Костехранилище, но они там больше не поместились!
– Да, некромант-то дурак! Хоть и поднял нас, а дурак. Сам не знает, что делает.
– Ясно, что дурак: связался с сыном предателя. Видит в нём жизненных благ подателя.
– Нет, некроманты все и так дураки. Вот с ними и связываются предатели со своими сыновьями. Дураков обморочила некрософия. Сначала они ещё живы, но верят Смерти. Потом уже мертвы, но всё ещё верят Смерти.
– Ага: встать - или не встать? Достойно ль...
– Плясать под плетью воли некроманта?
– Служить ему, не ведая покоя...
– И свой позор посмертьем величать?
– Иль, слыша зов, не слушать, промолчать..
– Прикинуться немым, не отвечать...
– Хребет не выпрямлять, кривя душою...
– И в мирном сне по жизни не скучать?
– А ты как думаешь, ублюдок Ундикравна?
Ого!
Прямое обращение поразило вождя, как жертвенным ножом. Не прошло и минуты, как телохранители повскакивали с занятых ими мест на опустевших помостах и воззрились на своего мечущегося с топором хозяина. В ночи теперь раздавался хруст костей - это вождь Великого народа крушил поднятые своим придворным некромантом скелеты. Он работал, а голоса всё звучали. Он всех сокрушил, а они не унимались, и было ему невдомёк, откуда они исходят.
– А сын предателя пошёл крушить кумиры.
– Кумиры падают, добей же их в полёте!
– Они спасутся, если не добьёшь!
– Гляди, не обломай свою секиру!
Ну кто бы мог догадаться, что это говорили в сознании вождя две поднятые к посмертию волей некроманта костяные запонки!
* * *
Далеко за полночь прибыл вождь в свою резиденцию. По обыкновению последних недель, он попал в Глиняный дворец через туннель. Только вошёл он туда не собственными ногами. Его внесли телохранители, запеленатого в собственную рубаху, рукава которой были скручены за спиной и на всякий случай заколоты костяными запонками - изделиями весьма прочными (после вымачивания в каком-то специальном составе кость становится крепче стали). Всю дорогу Занз-Ундикравн буйствовал, перед этим же успел сокрушить своим топором всех поднятых Флютрю предков, которым не удалось поместиться в Костехранилище, да ещё отсечь самому верному из своих телохранителей - многострадальному Дрангу - не самую важную часть тела, но и не излишнюю - левую руку. Именно после того, как, разобравшись с костями предков, Врод Занз-Ундикравн двинулся на телохранителей, те смекнули, что пора его скрутить. Верный Дранг с этой идеей сразу не согласился, пытался возражать товарищам - за что и поплатился.
Уложив спеленатого вождя на его лежанку, телохранители послали за лекарем. Лекарь, принадлежавший к партии защитников памяти Штонга, какое-то время раздумывал, идти ли ему к больному, но потом рассудил, что всё равно вряд ли ему поможет, и явился. И точно: происходящее с вождём было выше разумения отшибинского лекаря - парня хоть и столичного, а всё же сельского.
Только тогда телохранители догадались послать за некромантом. Появившись в покоях вождя, Флютрю верно рассудил, что происшедшая с Занз-Ундикравном перемена - его буйство, его обращённость внутрь себя - как-то связана со вчерашним обрядом. На всякий случай он распорядился предать земле останки предков, порубленные вождём на площадке перед могильниками, но было ясно: дело не в них. На какое-то время Флютрю, сидя в покоях вождя и отдавая приказания беспрекословно повинующимся ему телохранителям, и себя вообразил вождём, но вовремя одумался. Ясно, что если безумие поглотит Занз-Ундикравна окончательно, то вождём станет какой-то новый карлик, а уж последний-то, несомненно, не только поменяет телохранителей, но и выгонит в шею некроманта.
На расспросы о случившемся безумец не отвечал. Он закрывал глаза и, казалось, слышал какие-то голоса, толкующие для него вопросы некроманта. Вождь злобствовал на эти голоса, именно на них у него чесались руки и тянулись к перевязи, на которой уже день как не было верного топора.
Все попытки развязать вождя заканчивались разбитыми носами у телохранителей, и его скручивали вновь, закалывая рукава надёжными запонками. Речи вождя были бессвязны. Когда же появлялась какая-то осмысленность речей, она мало что могла сказать Флютрю. Вождь говорил о чём-то, известном ему одному. Он неистовствовал по поводу каких-то двоих мерзавцев, которые комментировали каждое движение его души, рифмовали его мысли, потешались над ним и его покойным батюшкой, обзывали их предателями.
Так прошло три дня. К исходу третьего дня тема предательства что-то сказала некроманту. Он вспомнил историю запонок Занз-Ундикравна, доставшихся ему в наследство от отца. Эти запонки были выточены из ключиц двоих предателей; так говорили карлики. Кто и кого там предал на самом деле - выяснить уже вряд ли возможно, а вот сохранившаяся в запонках воля к мести, определённо, могла прорваться наружу. Разумеется, в особых условиях - в ответ на вызов некроманта, который, конечно же, был получен. Рикошетом от того массового обряда восстания костных останков, который с блеском провёл Флютрю.