... Последний человек спивался в Амарилло. Страх уничтожил его раньше пули. В одну из прекрасных ветреных ночей Линдейл ждал его у выхода из бара, там, куда не долетал свет фонаря...

Он давно забыл их имена, да они его и тогда не очень-то интересовали. Даже как звали парня из Амарилло, а ведь всего пару дней назад помнил.

Джонатан Линдейл открыл глаза и чиркнул спичкой. "В какой-то момент прошлого я дошел до пределов человеческой боли, наверное, все дело в этом...
– думал он.
– До той черты, за которой что-то надламывается в тебе, и тогда человек сводит с жизнью счеты, сходит с ума или находит выход в полном уходе от реальности, погружаясь в религию и мистические учения... Дойдя до той грани и переступив ее, я должен был просто приложить дуло к виску и спустить курок, разом покончив со всем, но не сделал этого, потому что слишком сильно ненавидел. Жажда мести заставила меня подняться из могилы. Увлекшись ею, я упустил момент, боль стала хронической, и я сжился с ней, став одним целым. Годы летят, а Джонатан Линдейл все продолжает жить по инерции, так и не найдя выхода, а то время упущено безвозвратно, быть может, тогда, в соснах, а может, гораздо раньше". Он выкурил сигару, глядя на заснеженные скалы за окном, и понемногу обрел равновесие. Потянувшись за бутылкой рома, Джон обнаружил, что она почти пуста. Жидкости, плескавшейся на донышке, было явно недостаточно для того, чтобы утопить в ней дурные сны. "Придется выйти за виски", - подумал он и начал одеваться, напевая в полголоса:

– О, Полли, о Полли, я ушел воевать,

Обнял старого отца и плачущую мать.

Край родной оставил, все чужое кругом,

Я мятежный солдат и далек мой дом...

Застегнув рубашку, натянув штаны, Джон подошел к умывальнику и, налив воды в таз, вымыл лицо и глаза. На минуту прервав пение, прополоскал горло и, сплюнув, взял полотенце. Закончил он на фразе:

– Нальем по чашке бренди иль по стакану вина.

Его голос чуть вздрогнул на слове "любовь", и он, резко оборвав пение, решительно направился к двери. Взявшись за ручку, он внезапно замер, услышав голоса. Один из них явно принадлежал Моргану.

– Мой старик тоже... Тоже тронулся за удачей в сорок девятом...

Линдейл выпустил ручку и немного подождал, пока успокоится быстро стучащее сердце. "Какое до этого дело мне?
– спросил он сам себя.
– Однако сложно не признать, что у нас больше общего, чем может показаться с первого взгляда".

Толкнув дверь, Линдейл вышел из комнаты, и лицо его расплылось в широкой улыбке при виде индейца.

– Эй, Летящее перо, какими судьбами?

– Я тут ненадолго, - ответил индеец, вываливая на стойку шкуры и икая.
– Что скажешь о бобрах? Берешь?

– Минутку. Прошу прощенья, - сказал Джон и обратился к бармену.
– Эй, Боб, есть чего-нибудь пожевать?

Тот мгновенно вытащил из-под стойки несколько полос вяленого мяса и протянул хозяину.

Линдейл сунул одну в рот и, вытерев руки, аккуратно расправил серебристый темный мех.

– Да, - сказал он, жуя.
– А шкуры гризли у тебя нет?

– А как же!
– Летящее перо поднял с пола свой тюк и, вытащив шкуру, взгромоздил ее на стойку.
– Я тебе бесплатно отдам, как подарок. Зима предстоит суровая, а следующая будет еще холоднее. Нельзя, чтобы твой сын мерз долгими вечерами.

– Мой сын, ты шутишь...
– расхохотался Линдейл и тут же прекратил, чуть не подавившись.

– И никаких но, юноша!
– оборвал его индеец.
– Ты еще жив. Я тут ребенка в лесу нашел и о тебе подумал. Маленький такой... Родителей индейцы подстрелили. Я его в церкви оставил и медальончик его матери прихватил - человек должен знать свою мать.

– Ты подожди, я сейчас, - уклонился от разговора Джон и скрылся в своей комнатке, но через мгновение снова появился с бумажником в руках. Быстро подсчитав в уме стоимость сваленных на стойку шкур, Линдейл расплатился.

– Как дед?
– поинтересовался он, закладывая в рот следующую полоску мяса и нарочито игнорируя всех присутствующих, кроме индейца.

– Жив, - ответил Летящее перо.
– Люди радуются, что в племени есть еще один мудрый человек, к тому же неплохой шаман. Но он по-прежнему не желает видеть белых людей.

Джонатан вспомнил, как в последний раз видел Ричарда Линдейла, очень много лет назад. Старик сидел перед типи, завернувшись в одеяло, и курил. Он не узнал внука, обозвал его всеми известными словами и даже запустил в него грязью, прежде чем Джонатан успел приблизиться. Вероятно, годы войны изменили меня, само выражение моего лица, думал Линдейл-младший. В тот же вечер, наблюдая за дедом издалека, он поделился своими соображениями с Летящим пером. Индеец не согласился и рассказал то, что знал со слов самого старика. Ричард Линдейл проклинал всех белых людей за развязанную ими войну и за то, что ему не позволили сражаться и умереть бок о бок со своими потомками. В шестьдесят третьем он развернул список погибших под Геттисбергом, принесенный ему старым слугой, и увидел две фамилии, идентичных его, одну под другой. Джонатан Линдейл. Дважды. Трагическая ошибка, опечатка, навеки разбившая ему сердце, он даже не заметил отсутствия сокращенного "младший" во втором случае. В тот же день, оставив поместье на старого верного Соломона, Ричард со своей второй женой - индианкой, уехал туда, где раскинуло типи племя ее отца.

Джонатан Линдейл вздохнул. Прожевав мясо, он вытащил из кармана платок, аккуратными, отточенными движениями помакнул губы и вытер руки.

– Куда идешь?
– спросил он индейца. Летящее перо качнулся и махнул рукой в неопределенном направлении.

– Ты что, пил? Я же предупреждал... Сколько раз...

Икнув, индеец взвалил на себя одеяла и неуклюже проковылял к выходу. Морган, Линдейл и бармен проводили его взглядами. Дверь хлопнула, но удар был такой силы, что она на мгновение открылась вновь, впустив в помещение вихрь снега. За белой пеленой, правда уже изрядно поредевшей, никого не было - только огромный черный ворон отрывисто каркнул на резко отскочившую от косяка дверь, вздыбив перья и сверкая черными глазами, затем он взлетел, хлопнув крыльями, и растворился в белизне; дверь захлопнулась; обернувшись к Линдейлу, Морган увидел желтый волчий отсвет в его зрачках, который, впрочем, мгновенно угас.

– Можешь отдохнуть, - сказал Джон бармену, а когда тот быстро ушел, сгреб со стойки шкуры и отнес в свою комнатку, но затем вернулся, не закрыв за собой дверь. Налив себе стакан, и выпив его, он спросил:

– Что, пришел за реваншем?

– Отчасти, - сказал Морган, поднимаясь.
– Я пришел об Оуэне поговорить.

– А что с ним?
– в голосе Линдейла не было притворства.

– Да маршалл тут мне сказал, что он из города уехал, - произнес Морган, растягивая слова, он чувствовал, как внутри него все сжимается от острого чувства опасности.
– Ты в это веришь?