– Да, - миссис Черрингтон кивнула.
– Я люблю детей тем больше, чем живу на этом свете. Когда люди маленький, отец Блейк, они еще не уметь ненавидеть, их этому учить взрослый. А в наш мир чересчур много ненависть...

Женщина задумалась, вспоминая тревожный мрак и белые пальцы матери на узелке.

– У меня не было отца, - сказала она, наконец.
– Незаконорожденным сложно везде, тем более трудно выжить в глухой деревушке, где все друг друга знать. Они хотеть прогнать нас, возможно даже убить... Не знаю точно. Мы с мамой бежать оттуда под покровом ночи, как воры. Бежать большой город, где никто не задавать вопросы. Она одна заботиться обо мне, испортить здоровье, умереть. Ради меня.

Отец Блейк слушал очень внимательно. Миссис Черрингтон глубоко вздохнула.

– Что ж, - заключила она, - если я суметь вырастить троих детей без муж, то смочь и пятерых.

– Пятерых?
– у Блейка от неожиданности отвисла челюсть.
– Неужели вы...

Миссис Черрингтон снова кивнула, ее глаза сияли. Ее секрет стал известен, и теперь она уже не поддастся искушению и не обманет человека, пришедшего к ней на помощь в трудную минуту. "А может быть, - подумала женщина, - это и есть тот знак, о котором я просила... Да, он понятен безо всякого сомнения. Мы выживем. Мы все будем жить."

Миссис Черрингтон бережно прикрыла лицо малыша углом шкуры, чтобы защитить от бушевавшей снаружи бури, и пошла по проходу между скамьями к дверям, тихонько напевая песенку на неизвестном преподобному Блейку языке. Джозеф долго смотрел ей вслед. Когда двери за ней закрылись, он медленно, словно в забытьи, подошел к алтарю и, опустившись на колени перед распятием, склонил голову.

– Господи...
– прошептал священник с горечью.
– Милосердие Твое безгранично. Так прости же меня, если только содеянное мною можно простить. Прости всех нас... Ибо мы совершили ужасный грех, отвернувшись от этой женщины, когда ей так нужна была помощь. Ведь только наемник, которого мы презирали и считали недостойным находиться среди нас, оказался рядом и протянул руку помощи. Наверное, Ты послал его сюда, чтобы помочь ей, но мы, ожесточившиеся сердцем, возгордившиеся своею порядочностью сверх меры, не увидели этого. Мы поверили в сплетни, потому что хотели верить в них, и не видели правду. Я знаю теперь, как сложно отстаивать право на честное имя... И даже я поступал, как все: слушался толпу и потакал ей потому, что так проще...

Его голос стал глуше.

– Что же я наделал... Что...

* * *

Жаклин бежала по улице. Она ушла из дома вопреки запрету матери, оставив детей одних в запертом доме, но иначе она не могла. Ей не хватало воздуха, ей надо было поговорить с кем-нибудь, с человеком одного возраста, который поймет все и найдет нужные слова... Но с кем? Все друзья странно отстранились от нее на следующий день после смерти отца... Она остановилась, задыхаясь от быстрого бега и оглядываясь. Медленно кружащийся снег набивался в ее волосы, или таял, касаясь кожи. Куда? Куда бежать?.. Кори... Ну, конечно, как она не подумала о нем с самого начала. Он-то поймет ее. Он, который говорил, что любит ее, с которым она хотела связать всю свою жизнь. Они условились, что поженятся, когда Жаклин исполниться пятнадцать, а Кори к тому времени откроет свою лавку. Да, конечно, надо найти его.

Жаклин быстрыми шагами направилась к лавке Юджина Марсвела, как вдруг увидела Кори, выходившего из дверей. В руках он нес три ящика, поставленные друг на друга, и по привычке что-то насвистывал себе под нос, копна каштановых волос как всегда падала ему на глаза. Девочка замахала ему рукой. Увидев ее, Кори как-то сразу съежился, стремительно отвел взгляд, сделав вид, что не заметил ее и, пытаясь закрыться коробками, поспешил прочь; его жизнерадостный свист звучал уже не так уверенно.

– Кори!
– Жаклин поспешила за ним, - Подожди! Это же я, Кори!

Сын Юджина Марсвела ускорил шаги, или ей это только показалось? Прохожие начали оборачиваться на них.

Задыхаясь, Жаклин догнала его и схватила за рукав.

– Кори!

Он раздраженно выдернул одежду из ее рук и, торопливо оглядев улицу, отступил в переулок, изловчившись поднести палец к губам.

– Тише, дура. Они услышат...
– прошипел зло и отрывисто Кори, когда Жаклин последовала за ним.

– Что... Что случилось?
– тоже в полголоса спросила она, не осмеливаясь поверить своим ушам.

– А то сама не знаешь, - усмехнулся он.

– Но...
– глаза Жаклин наполнились слезами: - Ты... А как же Рождественский бал...

– Тоже мне, - презрительно скривился он.
– Танцульки в амбаре.

Кори, конечно, был прав: танцы в Иглз-Несте не оправдывали своего громкого названия, но это было одно из немногочисленных развлечений, и в этом году Жаклин выпросила у родителей разрешение пойти туда в первый раз.

– Ты же обещал пригласить меня!
– в отчаянии выкрикнула она.
– Обещал!

– Не помню...
– лениво отозвался Кори, разглядывая свои ногти.
– Кажется, я уже пригласил Еву Галлахер.

– Ее!
– Жаклин закрыла глаза и покачнулась, но взяла себя в руки и повторила, стараясь заглянуть ему в глаза. Ева Галлахер была покрыта веснушками даже зимой, и всем было известно, что парни встречались с ней только из-за матери.

– Но почему...

Глаза Кори - бездонные колодцы мрака. Он поставил на землю коробки и, смахнув волосы с глаз, устало сказал:

– Он не хочет, чтобы мы встречались.