Увы, не поделиться догадкой не удалось. Сперва прибыл врач – сухонький старичок в выцветшем длинном пиджаке-пальмерстоне, каких Евгений не видывал со времен своего детства.

– - Ну, и ночка! – пожаловался он. – Глаз не сомкнул. Я ведь только что от этих... наших дачников. – Врач язвительно скривился.

– - Кто-то заболел? – уточнил Коцебу.

– - Да пожар у них. Только что потушили.

Сердце Евгения забилось где-то высоко в горле. Он вспомнил Прокофия Васильевича с горящей лампой в руке и себя, невольно вызвавшего панику, которая заставила всех рвануть наутек. Если лампа, упав, подожгла поместье, кто виноват? Конечно, тот, из-за кого он произошел – то есть, Евгений. О, как он сейчас понимал Андрея Зыкина!

– - Люди пострадали? – закашлявшись, выдавил несчастный.

– - Исключительно свиньи, -- хихикнул врач. – Вы не подумайте, что я так отзываюсь о наших славных чиновниках – ничего подобного. Представляете – меня, дипломированного специалиста, выпускника Московского университета, вызвали к самой натуральной свинье! Ей, видите ли, шкуру подпалило. Ну, я вежливо ответил, что ни в свиньях, ни в ослах, ни в других подобных животных не разбираюсь, так что в их доме мне делать нечего. Только вернулся, налил себе чайку – гонец от милой нашей Лизаньки. Ну, тут я не мог не откликнуться.

Сперва Евгений решил, что врач с недосыпу перепутал, потом вдруг сообразил: Лизанька – это Елизавета Николаевна. Да, трудно себе представить...

От облегчения, что все остались целы, страшно захотелось есть. В столовой на столе, как обычно, стоял кувшин с молоком, рядом лежал в сухарнице каравай, прикрытый кружевной салфеткой.

– - Будете? – предложил Евгений гостям.

Но врач с Александром, склонившись над телом Андрея Зыкина, увлеченно тарабанили что-то на своем птичьем языке о костях и кровотечениях.

Евгений сел за стол, отломил краюху, налил в кружку молока и принялся жадно есть.

В этот момент дверь распахнулась, и вошли трое – простоватого вида незнакомый мужчина лет пятидесяти, Елизавета Николаевна и... и Катиш. Не в белом и не в черном, а в милом хлопковом платьице, столь уместном в деревне.

Молодой человек поперхнулся молоком. Катиш молча и строго на него смотрела, и он, не зная, что предпринять, жалобно пролепетал:

– - Хотите? Вкусное. Я все время им питаюсь.

– - Что значит – все время? – удивилась Катиш. – Не только же молоком, правда?

– - С хлебом, -- пояснил Евгений. – Беру со стола и ем. Такого хлеба в Москве нет...

– - А на обед? – настаивала девушка.

– - И на обед тоже. Я не знаю, где брать другую еду. А слуг спрашивать неудобно. У них наверняка много других дел. Да мне и так хорошо!

Ему действительно было хорошо – ведь рядом была Катиш.

– - А на телеге вы всюду раскатываете, поскольку стесняетесь потребовать ландо? – осторожно осведомилась девушка.

Евгению стало стыдно, но врать любимой он не посмел.

– - Да, -- мучительно краснея, признался он.

Собеседница окинула его странным долгим взглядом... В нем были удивление, жалость, насмешка – и что-то еще... не нежность ли? Или ему почудилось?

– - Ясно, -- коротко произнесла она. – Маша, иди сюда. Видишь, гости? Пять человек плюс Евгений Павлович. Как с делами разберутся, захотят чаю и перекусить. Беги, распорядись – как раз ко времени поспеет. Нет, я пойду с тобой. Где у вас кладовая? Надеюсь, кухарку уже разбудили?

Евгению казалось, здесь какое-то колдовство. Мимоходом решить проблемы, которые ему представлялись сложными, как восхождение на Эверест или кругосветное путешествие на воздушном шаре... да что там, гораздо сложнее! И вот она, юная, трепетная красавица, готова помочь ему, причем делает это с той естественностью и грациозностью, с какою движется или дышит.

– - Елизавета Николаевна, здравствуйте, -- произнес Евгений, когда Катиш скрылась из глаз.

– - Ну, здравствуйте, Евгений Павлович, -- кивнула гостья. – Заметил, наконец, старуху. Оно и верно – молодые тянутся к молодым, это закон жизни. Хотя мы, старики, тоже иногда сгодимся. Вон, решила Катюша выучить итальянский. Я только рада помочь. Головка у нее светлая, хоть и набита всякой дурью. Так мы с нею увлеклись, что она у меня и заночевала. А тут – грустное известие от Сашуры. Бедный Андрюша! Даже не верится. Катюша умница, ушла пока, чтобы не мешать. Я вот тоже сижу здесь с вами, болтаю всякую чушь. Очень уж хочется подойти да начать по-стариковски племянника уму-разуму учить – что он должен делать и как, дабы убийцу Андрюшиного побыстрее найти и наказать. А ведь знаю, что Сашура все это куда лучше меня умеет, и советы мои только навредят. Да и Илларион Венедиктович – врач от Бога, и урядник наш свое дело знает. Пускай поразмышляют без нас.

Неожиданно Евгений понял: непривычная словоохотливость Елизаветы Николаевны, как и практичность Катиш – реакция на шок от смерти Андрея Зыкина. Слабый плачет, а сильный... Сильный пытается что-то исправить в этой жестокой, несправедливой жизни. А еще он отчетливо понял, что Андрея Катиш не любила, хоть и грустит сейчас о нем.

Наконец, Александр с Илларионом Венедиктовичем появились в столовой. Выглядели они, словно пара дуэлянтов, хорошенько пострелявших друг в друга, но в итоге все-таки примирившихся. За ним плелся смущенный урядник.