Это так. Ничего не попишешь…

НЕТПОЖАЛУЙСТАНЕТ…

Она умерла. И ты тоже умер…

Это неправда!

Где она сейчас?

Физическая боль в груди. Кто-то вставил в грудную клетку тиски, каким-то образом просунув между ребрами, зажал в них сердце и сдавливает, сдавливает, сдавливает, вращая толстую стальную рукоять по часовой стрелке…

— Дядя Шурик, что с тобой?!

Голос Малого извлекает меня из сумерек. Я не один, я с Малым. Он здесь, и нуждается во мне, как я мог забыть об этом? Открываю глаза, быстро протираю ладонями. Гляжу на стоящего рядом мальчишку, в свою очередь с тревогой наблюдающего за мной.

— Прости, Саня, все в порядке. Просто дурной сон. Извини, если напугал. — Беру себя в руки. Это безумно сложно, но мы с ним оба заложники Госпиталя. Малой, вдобавок, хоть ему об этом лучше не знать, еще и мой спасательный круг, мой тормозной парашют на тот случай, если рассудок начнет сползать в пучину безумия. А он, кажется, как раз туда и направляется.

— Я тоже видел сон, — говорит Малой, опуская глаза. — Снова эту машину. И дверь…

— Дверь? — тихо переспрашиваю я, с тех пор, как очутился в Госпитале, у меня от них несварение желудка. — Ту, которая, как тебе почудилось, напугала тебя на дороге? — Наверное, настало самое время внушить ему, ничего такого не бывает, блуждающие двери в природе не встречаются, они — плоды воображения и не более того. Госпиталь практическим убедил меня в обратном, но Малому об этом знать ни к чему. Уже подбираю подходящие слова, когда Саня продолжает:

— Нет, Шурик, это была дверь, похожая на нашу, — он указывает на дверь восьмой палаты, дисциплинированно висящую в петлях. — Такая же белая и высокая, только она состояла из двух половинок, широкой, и поуже…

— То есть, была двустворчатой, — подсказываю я.

— Сначала я немножко испугался, — признается Малой, — но потом она открылась, и из нее вышла мама. И все стало хорошо.

— Ну вот видишь, — изрекаю я, снабдив текст ободряющей улыбкой. — Значит, она скоро приедет… — А сам думаю о странной двери на пятом этаже. Кто бы спорил, она — самая подходящая, чтобы впустить кого-нибудь из внешнего мира, раскинувшегося где-то далеко за пределами этих стен. А еще лучше, чтобы выпустить наружу Малого и меня, если, конечно, последнее возможно. Правда, дверь на пятом — не двустворчатая…

— А еще… — Малой смущенно запинается, — а еще я видел Аню… — его щеки становятся пунцовыми. Сдерживаю улыбку.

— Аню? А кто она?

— Моя одноклассница… — теперь у него горят даже уши.

— Тебе она нравится?

Он не находит в себе сил сказать да, только еле заметно кивает. Напрягаю лоб, но не в силах вспомнить эту девочку, хоть и тронут чувствами Малого. Еще бы, ведь речь о его первой, не любви, нет. Влюбленности. А, значит, и моей.

— Расскажи мне о ней, — предлагаю я. — Она, наверное, красивая?

— Очень… — улавливаю это слово на пороге слышимости. Похоже, он не собирается со мной откровенничать. Что же, мне не следует его к этому понуждать, и, уж тем более, лезть в душу. Какое-то время молчим.

— Ой, Саня, а откуда у тебя это?! — на лице Малого такое выражение, будто он повстречал старого знакомого. Там, где это практически исключено. Проследив за его взглядом, обнаруживаю изодранный осколками капюшон вязаной кофточки с Микки Маусом, торчащий из-под моей подушки. Я ухитрился напялить его на себя, очутившись в западне, а, очнувшись в Госпитале, стянул и спрятал под подушку.

— Твоя мама оставила, — лгу я, первое попавшееся, что приходит на ум. Малой не отрывает глаз от капюшона, естественно, видит дыры на нем.

— Хорошая у тебя кофта, парень. Мама связала?

— Бабушка, — поправляет меня Малой. — Давно еще. В позапрошлом году.

— Знаешь, тебе крупно повезло, что она на тебе была. Все могло сложиться гораздо печальнее, если бы не этот капюшон. Он защитил твою шею от осколков.

Малой еле заметно кивает.

— Кто тебя надоумил ее одеть? — как бы невзначай спрашиваю я. — Ведь день был необычайно жарким… — Мне не по нутру играть с Малым в кошки-мышки, но я обещал себе разобраться. У меня ведь откуда-то появилась уверенность, что именно бабушка настояла в этом. А Малой сказал — она умерла… Кто же тогда защитил меня от Дознавателя в больнице, когда я только пришел в себя, а он приперся со своим дипломатом, где лежала схема ДТП? Напрямую у Малого об этом не спросишь, да он и не скажет, чертов Дознаватель его, вероятно, еще не терзал. Этой сцене еще только предстоит разыграться в будущем Малого. При условии, если оно у него будет. В том случае, если мальчишка выкарабкается из Госпиталя…

— Никто, кажется, — доносится с койки, где расположился Саня. — Я сам…

Он произносит это как-то неуверенно, да и на лице читается сомнение. Мне трудно поверить его словам, он, конечно, вряд ли намеренно морочит мне голову, скорее, сам толком не знает. Не в состоянии вспомнить. Пока… Да и вообще, дети — не взрослые, склонные кутаться в теплые вещи по любому, подходящему и не очень поводу. Ребенок скорее предпочтет носиться босиком по застывающим лужам, нежели напялит валенки летом, не так ли?

— Может, все же мама? — подсказываю я. — Или еще кто-то из взрослых…

— Нет, — он даже качает головой. — Мамы вообще в доме не было…

— А где же она была?

— На работе, — чуть наморщив лоб, сообщает Малой. — В Киеве…

— С кем же ты тогда приехал в Щорс?

— С мамой, — растолковывает мне Малой. — Она меня привезла и уехала.

— С кем же ты остался?

Саня еще сильнее морщит лоб.

— С дедушкой, — в конце концов сообщает он. — Дедушка на все лето сюда перебирается…