Бокал дрогнул в руке. Врастать в чужой мир больно. Глупо. Она приняла крап у старой Виты и не возразила. Это был воистину бесценный подарок, Черна едва ли надеялась, что через пропасть времени он будет доставлен по назначению. Но Вита сберегла и отдала, хотя пойди пойми: что сложнее, сберечь или отдать? Крап всю жизнь тянул силы и отравлял сны памятью Нитля, недосягаемого и желанного, как летнее тепло в такой бессветный вечер... Крап исцелял от недугов и продлевал жизнь. Отдав его, Вита обрекла себя остаться под свинцовой тучей - и не увидеть восхода... Чего ей стоило - это? Знать, пусть и неполным даром севера. Ждать день за днем встречи с незнакомкой, как приговора. Самой подойти и самой его огласить.

"Вино можно выпить молодое, негодное, одним глотком... как и жизнь", - сказала Вита. Признала долг перед Черной. Наверняка, воительница с обычной своей упертостью смахнула кого-то в смерть вместо Виты, которой жизни и не полагалось. Черна, конечно, не намекнула на долг и даже не рассмотрела его. Она не уважала слабость, но исправно оберегала тех, кому повезло оказаться за спиной. И она не верила в благодарность слабых, а потому не испытывала разочарований.

– Разве можно сразу уродиться зенитным ангом?
– буркнула под нос Милена, повернулась к лампе и рассмотрела на свет вино в бокале. Чуть качнула хрусталь.
– Легкой вам дороги, безумные.

Виту или Черну она напутствовала, не имело смысла спрашивать даже у себя самой. Милена не стала. Выпила сперва теплоту вишнево-фиолетового вина. Затем улыбнулась солнышку лампы, горящему в сердце бокала. Лизнула лето - и заела очередной клубничиной.

Где-то в неподвижном лесу, не умеющем помогать живым, где-то вне равнодушного города, еще живет Маришка. Это хорошо. Хочется верить, что ночь не заберет её и мальчика. Их - и других, к кому приросла душа.

Милена отодвинула планшет. Она сыта здешними книгами. Вполне сыта, до отрыжки. Больше брать нельзя, сегодня головная боль недопустима. Здешний слой информации лежит далеко, тянуться в него было утомительно. Пора отпустить нити слов и смыслов, прикрыть глаза и ждать. Закат теперь не ярче свечного огарка. Значит, скоро позовут.

Люди плоскости охотно служат тьме. Не в заблуждении, нет. Им нравится сила и вовсе не важен её источник. Более того, многим импонирует именно темный: нет ограничений. Это они полагают свободой. Добровольно, сами, ложатся под пресс такого свинцового вечера и выдавливают из себя сок жизни - детские радости, нечаянные открытия, умение ждать чуда и задыхаться от горячего восторга праздника, с радостью отдавать подарок другу, а вовсе не прятать свой - в чулан.

Слой за слоем люди срезают с себя живых - человека. Скармливают сочные куски исподью. Делаются в итоге бесполезны даже своим хозяевам. Кто они - оголдыши, сдавшиеся тьме? У них полные хоромы достатка... и неунимаемая жажда обрести еще больше. Жажда, подобная кислоте и разъедающая изнутри. Неутолимая.

Звякнул телефон на столе. Милена бережно поставила бокал, изучила широкую вазу, выбрала ягоду, скушала. Вроде бы это черника. А такая вот, гроздью кровинок - красная смородина. Терпкая. Брызжет на зубах салютом вкуса. Руки не дрожат, можно брать трубку. Там притаился голос постороннего человека, служащего отеля. Лимузин и сопровождение прибыли, вот и все, что он может сообщить.

– Да.

Соглашаясь с неизбежным, Милена повесила трубку. Посидела ещё мгновение. Поправила капюшон, ниже натянула рукава, почти до ногтей. Встала и побрела к дверям, старательно следуя походке Марка и морщась: сам он невесть где и вроде даже не жив. Нет ниточки в душе, ведущей к нему. Все порвано, напрочь. Даже жалости нет. Она не среброточивая Маришка, чтобы уметь плакать о каждой потере. Она иная, ей важно уметь иное.

Нет в мире ничего тоньше дара востока. Сила юга очевидна и телесна. Запад в себе запутан, поскольку дурно различает близкое от недосягаемого. Север истачивает сердце болью - зачем знать наперед и всегда вершить выбор, неизбежно спасающий одних ценою жизни и счастья иных? А восток... Что может он? Полвека назад кое-кто знал ответ, и был тот ответ во многом ложью. Сейчас сам вопрос звучит фальшиво. Как будто позволительно признать "мне не по силам" и отвернуться. Некуда отворачиваться. Тэра знала и это. Отправила сюда, вышвырнула в одиночество и беспомощность, совсем как в этом мире порой швыряли детей в воду: плыви! Если иначе не способна научиться быть человеком - учись ценою своей жизни и жизней всех тех, кто тебе стал дорог...

В лифте молча жались к стене соглядатаи. Милена насмешливо-пристально изучила шарф на шее того, которого недавно душила. Замотан аж до губ. А под шарфом синяки, ссадина от ногтя и много страха. Днем - тут и вальзом быть не надо, все само кричит - был спазм сосудов, делали несколько уколов, массаж. Велели носить жесткий ошейник, в котором кое-кто себя ощущает псом на цепи. И такое ничтожество тут числится ангом...

– Хочешь, отправлю прямиком к тиранозаврам?
– ласково спросила Милена. Улыбнулась и доверительно добавила, пару раз ткнув труса пальцем в живот: - Я могу. И они не против, ты мелкий, зато мясо у тебя мягкое. Пренебрегаешь тренировками, да? Полагаешься на огнестрел?

Соглядатай отодвинулся. Милена переместила взгляд на второго, отягощая и его ссохшуюся душу страхом. Участливо хмыкнула, посоветовала обоим попросить хозяина о подмене. Там поймут. Даже сочтут просьбу верным решением. Ведь её - Милену - следует оберегать тщательно, такое под силу лишь свежим и дельным уродам. Милена так и сказала "уродам", позволяя себе короткую острую злость. Не более того. Лишь вспышку - пусть заметят. Сочтут слабостью - и будут правы, ей сейчас страшно, ей хочется спастись. Но если паниковать отчетливее, примут меры. В отношении вальза запада эти меры понятны и недопустимы.