В других – исчадий, страшных, как палач, нам,

И если ты прочел здесь “серафим”

Иль разобрал весть о Друккарге мрачном –

Сумей в словах учесть глубинный смысл,

Несоразмерный строю букв и числ.

И если я твержу о дивном браке

Пресветлой Навны с Яросветом – жди,

Чтоб дух созрел – прочесть в условном знаке

Блистанье дней, встающих впереди.

Религии – лишь трепет свеч во мраке…

О, сверхрелигия! Мир ждет! Гряди!

И счастлив тот, чей смертный взор нащупал

Издалека твой лучезарный купол.

1955-1958

Владимир – Горячий Ключ

ГЛАВА 10

ГОЛУБАЯ СВЕЧА

I. АЛЕКСАНДРУ БЛОКУ

Никогда, никогда

на земле нас судьба не сводила:

Я играл в города

и смеялся на школьном дворе,

А над ним уж цвела,

белый крест воздевая, могила,

Как два белых крыла

лебедей на осенней заре.

Но остались стихи –

тонкий пепел певучего сердца:

В них-душистые мхи

и дремучих болот колдовство,

Мгла легенд Гаэтана,

скитанья и сны страстотерпца,

Зов морей из тумана

Арморики дальней его.

И остались еще –

хмурый город, каналы и вьюги,

И под снежным плащом

притаившиеся мятежи,

И безумный полет

под луною в двоящемся круге

Сквозь похмелье и лед

к цитаделям его госпожи.

В год духовной грозы,

когда звал меня плещущий Город,

Я за этот призыв

первородство души предавал,

В парках пела пурга,

в пустырях завихрялась падора,

И я сам те снега

в безутешной тоске целовал.

По сырым вечерам

и в туманные ночи апреля

Этот город – как храм

Деве Сумрака был для меня,

Его улицы – рака

реликвий и страстного хмеля,

Волны дивного мрака

с танцующей пеной огня.

Околдован, слепим,

лишь каменья у ног разбирая,

За пожары и дым

сатанинского царства ее

Был отдать я готов

бриллианты небесного рая,

Ожерелье миров

и грядущее всебытие.

С непроглядных окраин

преступленье ползло, и доныне

Нерассказанных тайн

не посмею доверить стиху…

Но уже скорлупа

зашуршала под ветром пустыни,

Зазмеилась тропа

к непрощающемуся греху.

И, как горькая весть

от него – незнакомого брата,

Проходившего здесь

и вкусившего смерть до меня,

Мне звучал его стих

о сожженье души без возврата,

О ночах роковых

и о сладости судного дня.

В этот год я познал

волшебство его музыки зимней,

Ее звучный металл,

черный бархат и нежную синь;

Он все чувства мои

поднимал до хвалебного гимна,

Ядом муз напоив

эту горькую страсть, как полынь.

И, входя в полумрак

литургией звучащего храма,

У лазурных лампад

я молился и верил, как он,

Что лучами их – знак

посылает Прекрасная Дама, –

Свой мерцающий взгляд

через дымные ткани времен.

– Бунт иссяк и утих.

Но никто в многошумной России

Не шептал его стих

с большей мукой, усладой, тоской,

Не любил его так

за пророческий сон о Софии

И за двойственный знак,

им прочтенный в пурге городской.

Проносились года.

Через новый всемирный пожар мы

Смену бед и труда

проходили вседневно. А он?

К чьим нагим берегам

откачнул его маятник кармы?

По каким пустырям

непонятных пространств и времен?

Мой водитель! мой брат,

пепелящим огнем опаленный!

Ту же ношу расплат

через смертную несший межу!

Наклонись, облегчи

возжиганье звезды нерожденной

В многовьюжной ночи,

сквозь владычество чье прохожу!

Ты теперь довершил

в мире новом свой замысл певучий,