Шрифт:
‹26 января 1962 г. Ереван›
АНАЛИЗ ТОСКИ
Я знаю так хорошо свою тоску по всему, что так далеко, — Как знает слепой квартиру, где прежде жил… Я не вижу, не различаю даже движений своих, Предметы прячут свой облик, избегая сближенья со мной, Но безупречно, и точно, и беспрепятственно, — сам, Не спотыкаясь, я двигаюсь там, Существую там, Быть может, как те самозаводящиеся часы: Даже после того, как стрелки у них оторвут, Часы все равно идут, не показывая уже никогда Ни число часов, ни число минут… И, качаясь меж одиночеством и темнотой, Я упорно хочу разложить, расщепить тоску, Словно химик, хочу подвергнуть анализу и понять Природу тоски и глубокую тайну тоски. Но идея моя, и попытки мои, и старанья мои Вызывают смешок воды в водостоке, в дали, В такой немыслимой дали, В такой неслыханной дали. Какая-то пташка-мещанка с помощью жидких рулад Пытается в песне без слов свой жалкий удел воплощать, — В такой неслыханной дали, В неосязаемой дали. Слова начинают мой дух оскорблять, Потому что мне слышатся их голоса В неосязаемой дали, В такой мучительной дали. Я хожу от стены к стене, и звук шагов Доносится издалека, возникая, словно строка, В такой мучительной дали, Всепоглощающей дали. Я, конечно, совсем не слепой, Но смотрю и не вижу вокруг Ничего, никого, Потому что Зрению свойственно отторгаться от нас И углубляться в даль до упора в грань, От которой мы так сейчас далеки, Так немыслимо далеки. Нестерпимо так далеки. И нам самим бежать за собой, И нам самим себя не догнать, И нам самим себя не достичь… И не это ли разве тоска?… ‹4–5 февраля 1964 г. Ереван›
СЕКРЕТАРЬ БОГА
Ущелье словно чернильница. Цвета слоновой кости — Остроконечное, вечное Перо-водопад в ущелье. Рядом поле квадратное, словно почтовая марка, Цветная, заштемпелеванная Печатью соседней горы. Если бы только слова Вновь обернулись предметами, Если бы действия выявились В глаголах, а в прилагательных — Первозданные свойства, Как, например, сейчас, Когда ничтожная часть Огненно-рыжего, жидкого Былого тепла возвращается При посредстве летнего солнца К древней гористой земле, Если бы я не забыл Язык моих зорких пращуров, Окрестивших весь мир, Обладавших словами, Совсем не такими скользкими, Как речная гладкая галька, Остроконечными, вечными, Первобытными, новыми, Пронзительными, кремневыми, — Взял бы теперь я смело Остроконечное, вечное, Цвета слоновой кости Перо-водопад, которое Обмакнул бы в горный поток; Не чернилами — пеной На темной зелени леса Написал бы я, чернокнижник, Древнее неодолимое Заклинанье: «Приди!» Написал бы и сжег, Небесам воскуряя Подобие дыма жертвенного, Чтобы тебе запылать. И тогда бы вновь обернулись Водопадом — перо, Ущельем — чернильница, Полем — почтовая марка, Почтовый штемпель — горой. Только слова оставались бы Вечными, остроконечными, Смысл воскрешая звучанием; А я, я стал бы поэтом: Новым секретарем Бога ветхозаветного. ‹23 марта 1964 г. Дилижан›
ЖИЗНЬ ПОЭТА
Он брат Арарату: ступни его зноем палит, зато голова снежной шапкой свободно парит. Он словно ракета: отброшенным пламенем жжет, хотя каждым словом и помыслом рвется вперед. Слова его тихи, он их произносит с трудом, а в сердце — обвалы, в душе — не стихающий гром. Пускай он, затворник, загадкой слывет меж людьми, лишь только б слова его стали пословицами. ‹16 марта 1959 г. Москва›
КОРНИ
Ах, если бы познать земные недра, и почву, и состав материка, не так познать, как познает геолог, планеты пробуравивший бока, не так познать, как некий археолог, — склоненный над обломками горшка. Но так познать, как познаешь ладони и пальцы работящие свои… Ах, если бы познать земные недра, как корни познают глубинные слои! ‹28 апреля 1959 г. Москва›
НА ЯЗЫКЕ ТЕЛЕГРАФА
Я человек, и, хотя мне другого названия нет, В то же время я телеграф, Где круглосуточно телеграфист один. И не дает мне покоя весь мир. Миллионы незнакомых людей Вверили мне тайны свои. Без лишних слов, Безо всяких точек и запятых Тайны человеческие: Горе или радость, Когда как. Это при мне говорят: «Люблю!» Это при мне вздыхают: «Прощай!» Безмолвный свидетель, Я знаю тоску наизусть. И на свадьбу Я первый приглашен. И с днем рождения Первым поздравил я. И когда похороны, Я первый на похоронах. Победами и потерями Делятся со мной. Маленькой радостью и маленькой грустью Делятся со мной. Исповедуются Без лишних слов, Безо всяких точек и запятых, Вроде косноязычных, Вроде заик. Я человек, и, хотя мне другого названия нет, В то же время я телеграф. Отсюда три главных моих особенности: — Чужая радость — моя радость, Чужая скорбь — моя скорбь. — Сам я не успеваю Все мои тайны раскрыть. — И, наконец, поэтому… Косноязычен я. ‹19 ноября 1959 г. Чанахчи›
КАК ВИСОКОСНЫЙ ГОД
Теперь, когда молодость канула вдаль, Я понял секрет, Я понял, что очень похож на февраль. Короче: длинней становлюсь иль короче — Люблю или нет?! ‹15 декабря 1959 г. Ереван›
* * *
Я слышу розы красной крик сквозь горьковатый дым табачный и сквозь холодный дым зимы. И голос маленькой, невзрачной, мне неизвестной птахи вдруг приносит звуки одобренья в часы передрассветной тьмы сквозь горьковатый дым табачный и сквозь холодный дым зимы. И кажется, что почтальон меня немедля осчастливит, достав из сумки два письма. Но писем нет. Стоит зима. И курится дымок табачный. ‹18 декабря 1959 г. Тбилиси›
ЯЗЫК ВОДЫ
Язык воды — язык чужой страны, который я не твердо разумею: все, что услышу, понимаю я, а вот ответить не умею. ‹19 декабря 1959 г. Тбилиси›
ИЗНАНКА
Ивы для того, Чтобы… реке указывать путь. Дым для того, Чтобы… ветер знал, куда ему дуть. Кузнечики для того, Чтобы… ночную тьму испещрять Нотными знаками музыки своей. Жаворонки для того, Чтобы… песней своей осушить Утреннюю росу. Поздняя осень Лишь для того, Чтобы… вселенную расширять, Роняя листву. А поэты разве не для того, Чтобы так вот Наизнанку Вывернуть все? ‹23 июня 1965 г. Ереван›
ВЛАДИМИР СОЛОУХИН{133}
(Род. в 1924 г.)
ДОЖДЬ В СТЕПИ
С жадностью всосаны В травы и злаки Последние капельки Почвенной влаги. Полдень за полднем Проходят над степью, А влаге тянуться В горячие стебли. Ветер за ветром Туч не приносят, А ей не добраться До тощих колосьев. Горячее солнце Палит все упорней, В горячей пыли Задыхаются корни. Сохнут поля, Стонут поля, Ливнями бредит Сухая земля. Я проходил Этой выжженной степью, Трогал руками Бескровные стебли. И были колючие Листья растений Рады моей Кратковременной тени. О, если б дождем Мне пролиться на жито, Я жизнь не считал бы Бесцельно прожитой! Дождем отсверкать Благодатным и плавным — Я гибель такую Не счел бы бесславной! Но стали бы плотью И кровью моей Тяжелые зерна Пшеничных полей! А ночью однажды Сквозь сон я услышу: Тяжелые капли Ударили в крышу. О нет, то не капли Стучатся упорно, То бьют о железо Спелые зерна. И мне в эту ночь До утра будут сниться Зерна пшеницы… Зерна пшеницы…