– А мне тут тоже скучно, если честно. Но деваться некуда. Не дома же сидеть, согласна?

Я кивнула – с этим, действительно, трудно было не согласиться.

– Вот… - Продолжала Варя самозабвенно. – Под ёлкой сейчас дурдом, даже идти туда страшно…Кстати, мне Вадька что-то там говорил по поводу Шумляева. Вроде бы ты разговор какой-то слышала на днях…

Голос у Вари неестественно спокоен, но я смотрю в её изумительные сапфировые глаза и наконец-то понимаю, почему она сегодня соизволила ко мне подойти…Волнуется… Только вида подавать не хочет. В этом, кстати, все они, Канаренко, одинаковые – гордость не оставляет места другим эмоциям. И, тем не менее, ничто человеческое им всё-таки не чуждо. Это меня в немалой степени смягчает, и я даю Варе сердечный совет:

– Будь осторожна. Не ходи вечерами одна. Они серьёзно настроены.

Волнение тут же сменяется привычным гонором – Варвара с вызовом вскидывает вверх подбородок:

– Они не посмеют.

– Откуда такая уверенность? – Мне уже снова хочется её кольнуть, чтобы особенно не задавалась.

– Они не посмеют. – Повторяет Варя с упрямством, вполне характерным для своей фамилии. – Они что, самоубийцы – так себя подставлять? Толькин брат из тюрьмы недавно вышел, какой ему резон снова туда идти?

Я вижу, что убеждая меня, она в большей степени пытается успокоить себя, и терпеливо объясняю:

– Они уверены в своей безнаказанности, потому что считают, что ты никому ничего не расскажешь.

Белоснежное, холёное личико Варвары становится ещё белее. Она испугалась не на шутку. Значит, Толян был прав в своих расчётах: осуществи он с помощью брата свой низкий план – и Варя действительно не посмеет никому признаться в своём позоре. И именно поэтому сейчас ей стало так страшно.

– Ну…А что же мне делать-то? – Взгляд больших кукольных глаз опять обращен ко мне с просьбой о поддержке. – Что же мне теперь, из дома совсем не выходить, да? Я же с ума так сойду!

– Просто не ходи одна – и всё. – Мягко уточняю я. – И избегай тёмных переулков.

– А может быть ты ошиблась? Не так что-то поняла?

О, если бы это в самом деле было обманом слуха! Но – увы… Я качаю головой:

– Я всё поняла правильно. Под самой дверью стояла…Будь осторожна, ладно?

Впервые я говорю с Варей как с подругой, не ощущая робости. Она благодарно улыбается мне, и я вдруг понимаю, что завидовать-то ей особенно не в чем. Ведь весь этот набор редкостных достоинств: красивое лицо, точёная фигурка, роскошные волосы – приносит Варваре одни только проблемы. И в том, что все так рьяно её хотят, нет ничего хорошего. Страшно жить в постоянном страхе за свою честь. Страшно и очень неприятно быть красивой игрушкой в глазах и в мыслях мужчин. Много ли парней, например, подозревают о том, что у Вари Канаренко есть душа и чувства? Тот же звёздновский воздыхатель, блаженный Сева Пономарёв, вряд ли боготворил Варю за какие-то человеческие качества…Стоп… А я? За что Виталик любит МЕНЯ? За покладистый характер? За нежное сердце? Сомневаюсь, что оно очень уж нежное. И характер у меня далеко не сахарный.

Поражённая горькой мыслью, я оглянулась вокруг. Вари рядом уже не было, зато взгляд мой упал на большое овальное зеркало возле вешалки. Из него на меня встревожено смотрела смуглая черноокая красавица, чем-то похожая на монголку. Тёмные волосы локонами рассыпаны по плечам. На щеках – легкий свежий румянец. Разве за всем ЭТИМ можно разглядеть мою внутреннюю сущность?... Ноги сами несут меня на кухню. Я почти вламываюсь туда, подобно разъярённой фурии. Виталик, читающий какой-то журнал, сидя на табуретке за столом, вскакивает так, будто на него с полной скоростью несётся локомотив.

– Ксюшка? Ты чего?

– Ничего! За что ты меня любишь?!

Я ору так, словно обвиняю его в чём-то ужасном, и он растерянно моргает, не понимая, что происходит.

– Чего?

– Я спрашиваю, за что ты меня любишь?! Я красивая?! Ответь, я красивая?!

– Кра…красивая. – Виталик не знает, чего я от него хочу, но на всякий случай соглашается со всем, что я говорю. И это, бесспорно, его ошибка.

– А если бы я была страшная?! Если бы у меня была только добрая душа?! Я бы тебе была тогда нужна? Да ты бы тогда из-за меня не стал с Канарейкой драться! Ты бы на меня даже не посмотрел!!!

Сообразив, наконец, в чём причина моей ярости, Виталик с трудом сдерживает смех.

– Ксюш, тебя какая муха укусила?

– Никто меня не кусал! – Я продолжаю истерично визжать, не замечая его ироничной улыбки. – Все вы, мужики, одинаковые! Все вы по природе кобели! Вам бы только трахаться – всё равно с кем и когда, вы только о себе думаете!

– Подожди, подожди, ты хоть соображаешь, чего несёшь?

– Нет! И не хочу!!!

– А ну и видно…

Виталик на удивление спокоен – он как доктор-психиатр у себя в кабинете, а я – его буйная пациентка, с которой необходимо долго разговаривать, чтобы привести в себя. И я, глядя на него, такого безмятежного, постепенно начинаю осознавать, что в самом деле противоречу сама себе. И мне становится смешно – так смешно, что вспышка моей ярости неожиданно переходит в хохот. Это похоже на истерику, но стресс тем не менее, быстро проходит. Виталик качает головой:

– Ну ты даёшь… Это что за эстрадный номер был?

– Не знаю. – Я аккуратно, стараясь не смазать глаза, оттираю слёзы. Смех ещё душит горло, и я давлюсь судорожными спазмами. – Ой… Ты извини, нашло что-то… Это нервные перегрузки последних дней, наверное, сказались…

– Да уж. Такие претензии на меня тут вылила. – Теперь, когда буря миновала, Виталик позволил себе немножко обидеться. – Я, значит, кобель, по-твоему? Мне всё равно с кем и когда?

Я слушаю свои собственные слова из уст Виталика и уже не верю, что являюсь их автором.