— Вот, значит, как… Ясно, понятно…

Тодасевич задумчиво побарабанил пальцами по столу, встал, сделал сомнамбулический круг по кабинету и остановился у портрета философа Ашкердова. Там он постоял с минуту, задрав голову. Капралову показалось, что он шевелит губами — то ли молится, то ли просит совета, то ли что-то считает. Затем министр передернул плечами, оглянулся и, словно впервые заметив посетителя, кивнул и уверенным шагом вернулся за стол.

— Теперь я слушаю ваши вопросы, — сказал он. — Только особо не обольщайтесь.

— Хорошо, тогда начну с главного. Вам удалось что-нибудь найти?

— Только матрешку из музея. Но пока мы готовили документы, она исчезла.

— Получается, вы столько времени мониторите, а результата нет?

— Странно, но факт. Честно говоря, я начинаю думать, может, остальных частей уже просто не существует и мы зря теряем время…

Капралов подался вперед и негромко спросил:

— Почему вы ищете именно ее?

— Я уже говорил. Выставка. Я действительно планирую ее там выставлять.

— Но сомневаетесь, что это получится, даже если вы ее найдете, не так ли?

Тодасевич шевельнул уголками губ и промолчал.

— Выставка всего лишь прикрытие, я прав?

Полуулыбка застыла на лице министра.

— О’кей… Про эту матрешку столько лет ничего не было слышно. Откуда вы про нее узнали?

— Боюсь, и этого я сказать не могу.

Владимир Михайлович тоже наклонился и доверительно прошептал:

— Но знаете что? Вы с Леонидом Сергеевичем сможете догадаться сами. Нужно быть очень толстокожим, чтобы не догадаться…

5

— Здравствуйте, друзья! — невольно громко и торжественно произнес Капралов, глядя на сидящую перед ним Раису. — Приветствую вас на нашем собрании.

Он специально назначил встречу в конференц-зале, где главврач проводила летучки. Разумеется, они поместились бы и в его кабинете, но он так долго ждал этого момента, что решил обставить его хоть как-то. Свечи и шампанское вряд ли были бы уместны, поэтому оставалась лишь смена декораций.

Возбуждение охватило его еще с утра, с самого момента пробуждения. Гримасничая перед зеркалом в ванной, гладя рубашку, рассматривая пешеходов на улице, он не переставая повторял про себя: «Сегодня! Наконец-то, это случится сегодня!». Он знал, что им всем в конце концов предстоит, и это немного отравляло предвкушение, но неизбежное было необходимо, да и не срочно. Сегодня же он сможет воочию увидеть ту мозаику, что с таким упорством и терпением складывал все эти годы. Он чувствовал себя Чарльзом Дарвином, собравшим наугад коллекцию пересмешников и вдруг осознавшим все многообразие различий и одновременно такое очевидное между ними родство.

Первая половина дня прошла как в тумане. До обеда он принял нескольких пациентов, но в памяти от них осталось не много.

Один жаловался на шизофрению.

— У меня в голове звучит голос! — сообщил он.

— У всех в голове звучит голос, — рассеянно отвечал Капралов. — Вопрос лишь в том, ваш это голос или чей-то еще…

Следующий был интереснее: он был уверен, что заговорил по-немецки.

— Вы знаете немецкий? — спросил его психиатр.

— Разумеется, нет, черт вас побери! — загорячился тот. — В этом-то все и дело!

— Так почему вы решили, что это немецкий?

— Да потому! У меня все выходит грубым и корявым! Это должен быть немецкий!

Потом по краю сознания чиркнула склока у регистратуры.

— Псих! — во весь голос кричала женщина мужчине в спортивном костюме.

— Лучше быть мною психом, чем нормальной тобой! — заковыристо отвечал тот.

Человеческая голова напоминала Капралову глобус. С глобусом можно играть, можно им любоваться и даже отвечать по нему урок, но никогда не увидеть на нем никого из семи миллиардов людей. То же и с головой: сколько ни препарируй мозжечок и гипоталамус, так и не поймешь, где прячется и как выглядит личность. Это было главным проклятьем его профессии, и оно же оправдывало ее существование.

— Здравствуйте, Лука Романович, — удивленно ответила Раиса.

— Думаю, ты уже догадалась, что сегодня у нас необычная встреча. И ты права, это так!

Он встал, обогнул длинный овальный стол и уселся одной ягодицей на его край.

— Ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь, не так ли? — тихо спросил он, приблизив к ней лицо.

— Конечно… — неуверенно ответила она.

— Значит, ты мне доверяешь?

— Разумеется… А к чему это вы…

— Значит, должна доверять и дальше! Все, что я делаю, я делаю исключительно в твоих интересах. Ты понимаешь?

В окно заглянуло осеннее солнце, высветило летающие между ними пылинки, на мгновенье ослепило Капралова и быстро скрылось.

— Лука Романович, вы меня пугаете…

— Не бойся, я на твоей стороне!

Он вернулся на место, обвел взглядом комнату и мысленно сосчитал до десяти.

— Итак, меня все слышат?

— Чего это вы… — начала снова Раиса, но вдруг протяжно перебила саму себя:

— Саломат бошед, Лука Романович! Я слышать очень великолепно!

И тут же с легким скрипом: