В ответ на этот то ли вопрос, то ли выпад человека в монашеской шапочке его собеседник безрадостно произнёс:

– Вам, мсье Франсуа, неизвестны подробности моей биографии, не вам меня и осуждать. Пока был жив Кольбер… ах да, вы же не знаете, кто такой Кольбер, при вас его не было! Этот человек во многом определял политику Франции при Людовике Четырнадцатом, а я сумел войти к нему в доверие и тоже сделался важной птицей, занимал высокие посты, получал солидное пособие как известный литератор. Со смертью Кольбера судьба моя переменилась: меня лишили и постов, и пособия… Тогда-то я и начал собирать и обрабатывать сказки – они помогали мне сохранять оптимизм, ведь в любой из них добро оказывается сильнее зла…

Здесь Ульяну-переводчицу перебил Люсьен:

– Они что, незрячие?

Незнакомцы были от них уже шагах в десяти, но не прерывали разговора и даже ни разу не взглянули на притаившихся у стены подростков.

– Они нас не видят и не слышат! – Люсьен отделился от стены, изобразил факелом зигзаг. Ноль эмоций. Незнакомцы двигались, не сбавляя шага.

– Вам, мсье Франсуа, не понять, что такое опала, – скороговоркой тараторила Ульяна, ухватывая французские слова на лету и тут же обращая их в русские. – Вам до конца дней ваших покровительствовал весь французский бомонд. Мне бы так жить!

Незнакомцы прошли мимо, ни один не повернул головы и не посмотрел на вжавшихся в стену путешественников. Ульяна, как заведённая, безостановочно переводила сыпавшиеся горохом слова:

– Я не знаю, что такое опала? Милый Шарль, вы жили позже меня и должны бы помнить, что после моего бегства из францисканского монастыря меня преследовали… А когда я начал писать книги, их подвергали публичному сожжению, не помогало даже заступничество короля Франциска и Дианы де Пуатье. Не скажу, что я был затравлен, но опасаться за свою жизнь приходилось… Так что, дорогой мой Шарль, вы в своих мытарствах не одиноки…

Незнакомцы удалялись, и речь их становилась всё тише. Наконец, Ульяна перестала её слышать и умолкла. Люсьен вышел на середину коридора и посветил факелом вслед уходившей парочке.

– Что за скоморохи? Из какого цирка они сбежали?

– Это великие скоморохи, – ответила Ульяна торжественно. – Я их узнала. Тот, что в шапочке, – Франсуа Рабле, автор «Гаргантюа и Пантагрюэля»…

– Не слышал о таком.

– … а второй – Шарль Перро, сказочник.

– О, этого знаю! Он «Бременских музыкантов» написал?

– «Бременских музыкантов» написали братья Гримм, а Перро – «Золушку», «Красную Шапочку», «Кота в сапогах» и многое другое. Он поначалу писал серьёзные книги, а потом, когда его отправили в отставку после смерти министра финансов Жана Кольбера, который ему покровительствовал, он взялся за собирание сказок.

– Чего они в катакомбах-то забыли?

– Они здесь похоронены. Прах Перро был перенесён с кладбища Сан-Бенуа, а прах Рабле – из монастыря святого Августина.

– Но они живее всех живых!

– Перро умер триста лет назад, а Рабле и того раньше – в середине шестнадцатого века. Между ними полтора столетия, и, конечно, они никогда не встречались друг с другом, пока были живыми.

– Хочешь сказать, это призраки?

– Других объяснений нет. – Ульяна скосила глаза на Вилли, ожидая насмешек и возражений.

Вилли безмолвствовал.

Решив, что тема исчерпана, Люсьен хотел снова тронуться в путь, но не успел сделать и шага, как от тьмы отпочковались ещё две фигуры. Они следовали тем же курсом, что и Перро с Рабле, да и впечатление производили такое же – антикварное. Один был совсем старым и вид имел болезненный: длинный, чуть загнутый книзу нос с горбинкой, приподнятые брови, скорбная складка на верхней губе – всё это придавало его лицу какое-то несчастное выражение. На его плечах, поверх атласного мундира, волнами лежали тёмные вьющиеся волосы. Второй выглядел помоложе, одет был в сюртук с пышным жабо, которое скрывало его грудь и шею до самого подбородка. Губы были по-женски сложены бантиком, нос слегка вздёрнут, а надетый на голову парик пестрел забавными кудряшками.

– А это ещё кто? – пробурчал Люсьен и посторонился.

Новые незнакомцы вышагивали неторопливо и беседу, в отличие от своих предшественников, вели размеренную. Как только слова их, произносимые на всё том же французском, стали различимы, Ульяна наладилась переводить:

– Я удивляюсь, Блез! Как могли вы, зная о том, что времени вам отпущено немного, пренебречь научными занятиями и увлечься азартными играми и кутежами? Вы же не светский вертопрах, а великий учёный и должны были понимать, что каждое ваше исследование обогащает опыт человечества…

– Я виноват, Антуан. Виноват, но что я мог поделать? Когда умер мой отец, а сестра ушла в монастырь, мне сделалось так одиноко… Болезнь обострялась, меня преследовали мысли о скорой смерти, и надо было хоть как-то отвлечься. Вот я и пустился во все тяжкие: играл в карты, не покидал аристократических салонов… тем более, что высший свет потакал всем моим слабостям. Но заметьте, Антуан, даже эти увлечения принесли пользу науке: мы вместе с Ферма рассчитывали распределение ставок между игроками при прерванной серии партий и пришли к выводу, что существует целая теория вероятностей…