Хлеб был обычный, но не триста граммов, а, пожалуй, все полкило, как

теперь по рабочей карточке стали давать. Прошлой зимой выдавали на рабочую

карточку по 250 граммов в день, а на детскую -- 125 граммов. Этот

разрезанный на сухарики кусочек хлеба да кружка теплой воды -- вот как они

завтракали, обедали и ужинали прошлой зимой!

Сергей нарезал хлеб и намазал на кусок тушенку. Получилось очень

толсто, и сверху белые тающие слои жира, и темно-красные волокна мяса, и

этот запах, от которого до боли свело все кости лица, а рот переполнился

слюной...

Они съели половину банки, а она была величиной со стакан, если не

больше. Сергей хотел намазать Лешке еще один кусок, но Лешка замотал головой

и даже руки выставил, отталкиваясь:

– - А завтра же?!

– - Н-да-а... -- Сергей поцокал языком.
– - Может, это и разумно. Завтра

сварим.

Но он все же отрезал совсем маленький кусок хлеба, намазал тушенкой и

дал Лешке.

– - Поставим жирную точку, -- улыбнулся он и подмигнул.

И Лешка увидел Верку, как она подмигивает ему, уходя... Это было

сегодня, недавно, но кажется, что давно и совсем в какой-то другой жизни.

4

Лешка всегда спал мало, а на новом месте особенно. На следующий день он

проснулся в пять утра. Солнце еще не встало, небо пасмурное. Он оделся,

заглянул в соседнюю комнату. Кровать не убрана. На столе ключ и записка.

"Алексей! Постараюсь прийти за тобой пораньше. Свари тушенку --

керосинка в кухне, крупа на столе. Читай. Гулять захочешь -- на улицу не

ходи, будь во дворе. Дверь запри обязательно. Сергей".

Написано было небрежно. На слове "читай" карандаш сломался, дальше

буквы процарапались. Сергей торопился. А куда?

Лешка осмотрел квартиру. Много мебели, книги и все какое-то нетронутое.

Чем же тут топили зимой? И "буржуйки" нет. И кто такой Сергей, в конце

концов?

Вчера Лешке было не до размышлений, хотя в Сергее он и почувствовал

что-то неестественное. Не инвалид, не старик, а в штатском. Непривычно... А

тушенки столько откуда? И какой-то он не по-ленинградски крепкий, движется

быстро. Лицо, правда, спокойное, кругловатое. Не такое, как, по Лешкиным

представлениям, у настоящих немецких шпионов: горбоносых, длиннолицых, с

водянистыми глазами.

Лешка отгонял подозрения, убеждал себя, что тогда бы Сергей не ездил

открыто на машине, не вышли бы люди с носилками, и в дома бы он входил

крадучись, а труп Михеича спрятал бы, если это его жертва или сообщник. Все

же подозрения, хотя почему-то и не пугали его, нет-нет да и возвращались.

Прежде всего Лешка стал варить тушенку, все время размышляя над

запиской. Там не было сказано "свари и ешь". А было "свари". Как это

понимать? Ждать Сергея? Или это можно понять как само собой разумеющееся

"сварил, так ешь"? Последнее казалось очень разумным. В конце концов он

сварил суп и, не дав как следует развариться пшену, съел свою долю. Сергей

придет и поест, а Лешка уже сыт. Все же он съел несколько меньше половины,

чтобы иметь право не отказываться, если Сергей предложит есть вместе.

Потом он принялся за книги. Конечно, если б мама была жива, она бы не

разрешила жечь книги, ну, может, только некоторые. А они с Веркой сожгли

все...

Книги были незнакомые и не детские. Он наткнулся на толстую, огромную

книгу с массой интересных картинок. Книга была, очевидно, религиозная, так

как у одного человека в длинном халате над головой все время висело светлое

колечко. Написано было на немецком языке, похоже, стихами.

Лешка опять задумался о Сергее. Но потом все же досмотрел до конца

жутковатые картинки. Дело там происходило, по всей видимости, в аду.

В час дня Сергея еще не было. Лешка вышел из квартиры, запер, подергал

дверь и пошел гулять. Через час, изучив двор и все подворотни и подъезды и

не найдя ничего интересного, он вернулся. Только хотел вставить ключ, как в

глубине квартиры звякнуло что-то металлическое. У него так забилось сердце,