Андрей признавался, что в тот момент, когда он встретился с Ириной Бразговкой после

стольких лет разлуки, ему было все равно, его это дочь или нет. Он думал о том, что если

женщина в течение стольких лет не позволила ему узнать, что имеет от него ребенка, то для

него теперь уже и неважно, чья эта дочь. Но сделать что-то для девушки хотелось… Однако

отцу было страшно увидеть дочь, отделенную от него такой дистанцией. Он очень волновался,

откладывал встречу. Не хотел, чтобы она знала, что он уже помогает ей. Но долго скрывать это

было невозможно…

«Когда готовил на Красной площади действо к 850-летию Москвы, я очень хотел, чтобы

Ира с Дашей пели в этом шоу. Попросил пригласить их, когда увидел Дашу, сразу понял, что это

моя кровь. Эта — моя. Вот так неожиданно у меня оказалась семнадцатилетняя, взрослая,

умная, обаятельная, красивая, замечательная дочь, прекрасное существо. Я отправил ее учиться

в Америку…»

Ну, чем не кинематографическая сказка в духе текущего столетия? «Почти

неправдоподобная история», — признается и сам ее непосредственный участник.

2

Охлаждение отношений с Еленой Кореневой после «Романса» и в период работы над

«Сибириадой» Кончаловский объясняет тем, в частности, что ему хотелось домашнего уюта,

еды в доме, жены, которая рядом. А Елена «не для этого была создана: самолюбивая,

порывистая, талантливая, она любила поэзию, не любила прозу быта». Было ясно, что ей, как и

ее Тане, не дотянуться до героини Ирины Купченко — Люды…

Начинался новый период жизни. Все определеннее становилось желание покинуть страну.

В «Возвышающем обмане» он пишет: «Сибириада» была для меня мостом ТУДА… Я знал, что

кончу картину и уеду». Помимо того, фильмом этим он хотел «встряхнуть» современное ему

отечественное кино. Объективно — встряхнул. Заметили ли? В печати событие не нашло

достойного отражения. Но звание народного артиста РСФСР в 1980-м он, тем не менее,

получил…

В 1978-м, за год до выхода «Сибириады», ему довелось быть членом жюри Каннского

кинофестиваля. Его оценка происходящего на именитом кинофоруме — своеобразное

свидетельство художественных предпочтений, творческих позиций, сформировавшихся к тому

времени у него как режиссера. Тем более что Кончаловский мог, по его словам, наблюдать здесь

«широкую панораму современного мирового кино».

Прежде всего его поразила картина Эрманно Ольми «Дерево для башмаков». Снят был

фильм на ничтожные деньги с участием непрофессиональных актеров, игравших, по сути,

самих себя. Возможно, картина итальянца напомнила Кончаловскому его «Асю-хромонож-ку».

Бесспорный победитель фестиваля, этот фильм был близок советскому режиссеру

«бесконечным гуманизмом», точностью выбора типажей на главные роли, достоверностью

атмосферы жизни этих людей, «простотой и бесхитростностью». «Все четыре времени года

проходят перед нашими глазами; весь круговорот человеческого бытия — и смерть, и жизнь, и

рождение». Не этот ли «круговорот бытия» он сам попытался воплотить в образах

«Сибириады»?

Характерно, что на фоне гуманиста Ольми Кончаловский абсолютно не принял другого

итальянца, Марко Феррери, его картину «Сон обезьяны» — из-за ее претенциозности и

безнадежности. «Если Ольми в своей картине говорил о том, что люди в любых обстоятельствах

способны оставаться людьми, то Феррери пытался доказать прямо противоположное… Он

пытается внушить чувство страха и беспросветности жизни, но, как говорится, он пугает, а нам

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

138

не страшно…» Кончаловский, по его словам, резко выступал против присуждения этому

фильму второй премии, но коллег своих переубедить все же не смог.

Оценивая работы французских режиссеров, Кончаловский приходит к выводу о том, что

тогдашнее французское кино страдает отсутствием вдохновения, поэзии, лиризма, то есть

«выражения авторского идеала, веры, без чего искусство невозможно». Те же кризисные

явления видит он и в Англии, и в Италии, но «во Франции кризис кинематографа наиболее