Никиты Михалкова (от Италии) и «Покаянием» Тенгиза Абуладзе — от советского кино. С чуть

приглушенной иронией критик восклицает: «Надо было стать американским режиссером и

добраться до Луизианы… чтобы выкроить на экране причудливую параллель и нашему

«Прощанию с Матерой», и даже… нашему «Покаянию».

А далее следует концептуально окрашенный пересказ ленты. Позаимствую его у Плахова.

«…Забытый богом цивилизации уголок земли, наполовину затопленный водой и заросший

буйной растительностью. Там и обитают, вдали от центров и столиц, «застенчивые люди» —

вдова-воительница Рут, настоящий рабовладелец в юбке, и трое ее сыновей, знающих только

тяжкий физический труд, не испорченных ни телевизионной болтовней, ни наушниками с дикой

музыкой, ни коварными наркотическими штучками. Правда, патриархальная идиллия грозит не

сегодня завтра накрыться медным тазом: в национальном парке уже орудуют браконьеры,

тяготится убогой жизнью невестка героини, а четвертый сын, Майкл, предав освященный

традицией уклад, бежал в город. И все же крепки устои доморощенной мифологии: недаром в

семье принято считать Майкла мертвым, зато ушедший из жизни папаша Джо остается

полновластным хозяином Ноева ковчега. Его образ зримо витает над топями и разливами… в

этом имеет возможность убедиться даже пришлая гостья — журналистка из Нью-Йорка,

приехавшая сюда вместе с дочкой к дальним родственникам.

Последовательности противопоставления города и деревни у Кончаловского могут

позавидовать наши ортодоксальные деревенщики. Журналистка, продукт интеллигентной

богемы, давно потеряла контакт с дочерью, та без пяти минут наркоманка и едва не сбивает с

пути истинного забитых диктатом матери парней… Но самонадеянной Грейс вскоре придется

поплатиться за свою эмансипированность, а вовремя вернувшаяся Рут с помощью железных

прутьев быстро приведет в чувство взбунтовавшихся сыновей. И даже отщепенец Майкл после

двенадцатилетнего пребывания в городе вернется в родную обитель и разобьет источник

мирового зла — ввезенный происками невестки телевизор.

Когда в финале происходит откровенный женский разговор, выясняется, что Отец-хозяин

был на самом деле пьянчугой, мотом и садистом. Однако эта правда не важна ни для вдовы, ни

для журналистки, готовящей статью о реликтовой семье из Луизианы. Жизненно важнее

оказывается миф о папаше Джо (напомню: так на Западе называли Сталина), так же как на

семейных фотографиях проще затушевать лица «грешников», чем разбираться в их

действительных или мнимых грехах.

Вот такая американская вариация на тему корней, экологии, морали и наследия

сталинизма! Это-то и есть в фильме самое интригующее, ибо с точки зрения художественной он

«оставляет желать»… Снята картина грубовато, словно бы наспех, что вообще нередко

сопутствует зарубежным опытам Кончаловского…»

Несмотря на иронию, традиционный скепсис в оценке творчества Кончаловского, здесь

видна увлеченность сюжетом, оттого и многое верно угадано в нем. Тогда, в 1989 году, Плахов

мог догадаться, если бы был более внимательным в свое время к «Сибириаде», что не столько с

«Прощанием» Элема Климова, а тем более не с «Покаянием» Абуладзе перекликается

американская лента Кончаловского, сколько с его собственным отечественным фильмом. Оттуда

в луизианский эпос перешла коллизия природа — человек. Причем в этой оппозиции образ

цивилизации рифмовался как раз с цивилизацией советской, сформировавшейся на

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

155

разрушительном авторитете Отца-Хозяина.

В замысле предполагалось столкнуть две семьи: одна основана на принципах свободы,

другая — на долге и любви. Сначала планировали снимать в Греции. Но затем в Америке стали

искать места, где могла бы возникнуть полярность психологий. Было ясно, что

представительница цивилизации должна быть из Нью-Йорка. Вторую поселили в Луизиану.

В противопоставлении семейных миров Кончаловский видел метафору двух