черт слагалось то, что он подсознательно чувствовал и искал как материнскую защиту, оберег от

бед, надеясь, по словам поэта, спрятаться в мягкое, женское. Как бы там ни было, но и по его

собственным признаниям, и по сторонним наблюдениям, женщину он искал всякий раз, когда

нуждался в энергетической подпитке, когда чувствовал предел жизненных (или творческих)

сил. Может быть, через каждую новую его подругу и поступала и в тело, и в душу энергия

материнской любви и заботы…

Как-то в начале 1930-х годов Василий Качалов предложил Петру Кончаловскому поехать

на Николину Гору, поселок близ Перхушково. «Место отличное, на крутом берегу

Москвы-реки, — уговаривал артист приятеля. — Там построили дачи Отто Шмидт, Вересаев,

Семашко, и еще есть свободные участки. Съездим!»

Качалов выбрал себе участок в сосновом бору, на склоне горы, и уговаривал

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

33

Кончаловского взять соседний. Но тот отказался: «Не люблю я эти карандаши — сосны. Я

люблю совсем другие пейзажи, я люблю лес смешанный, где птиц много…». А через двадцать

лет, когда, по воспоминаниям Натальи Петровны, отец зимой приехал к ним на дачу (Качалова

уже не было в живых), он вышел в сад, увидел соседний дом Качаловых-Шверубовичей и,

задумавшись, сказал: «Вот поди ж ты! Все-таки этот участок достался нашей семье!»

«Тогда же отец, — рассказывает Наталья Петровна, — решил писать мой портрет на

зимнем фоне, в меховой шубе и кружевном платке поверх меховой шапки. Так на Николиной

Горе в 1953 году был написан папой мой последний портрет…»

Глава четвертая Отцовская ветвь. Детский секрет патриарха

…И вот уже я в той Стране,

Где я увидел свет,

И, как ни странно, снова мне

И пять, и десять лет.

С. Михалков. Мой секрет

1

В младенческих истоках биографии Сергея Владимировича Михалкова, года за четыре до

революции, случилось событие, явно символическое.

Няня Груша прогуливала малыша в детской колясочке. Та неожиданно двинулась с места

и, подобно знаменитой коляске из еще не созданного фильма Эйзенштейна «Броненосец

«Потемкин», покатилась под горку, набирая скорость. Няня погналась за убегающей коляской, в

которой, заходясь, плакал ребенок. Не догнала. К счастью, в гору поднимался какой-то

бородатый мужик. Он-то и сумел поймать ее, чем спас младенцу жизнь. Но при этом ребенка

страшно напугала огромная борода спасителя. С этого момента Сережа начал заикаться, что в

дальнейшем стало его своеобразной визитной карточкой.

Сергей Владимирович своего речевого дефекта никогда не стеснялся, а, напротив,

хитроумно использовал его в отроческие годы, чтобы заработать, например, «тройку» у

сердобольной учительницы при совершенном незнании урока.

Пользовался этим фирменным знаком отца и его старший сын, когда возникала, скажем,

необходимость заполучить дефицитные билеты для себя и своей девушки в какой-нибудь

труднодоступный по тем временам театр. На чем и был однажды пойман отцом, случайно

оказавшимся в том самом месте, куда звонил предприимчивый сын.

Итак, младенца Сережу Михалкова напугала вовсе не опасность разбиться, а бородатый

лик мужика, остановившего коляску. Как это похоже на те «знаки», какие встречаются на

страницах пушкинской «Капитанской дочки» в связи с другим бородачом, не только спасшим от

гибели дворянского отпрыска, но и сыгравшим важную роль в его становлении. А ведь

поначалу Петруша Гринев сильно был напуган «русским бунтом, бессмысленным и

беспощадным»…

История со злополучной коляской прочно задержится, похоже, уже в памяти сына, как и

другие моменты из жизни отца. В особенности те, конечно, которые впрямую связывались с

переживаниями и жизнью самого Андрея. Они, в свою очередь, обретали символический смысл

и становились художественными образами.