постоянного проживания сильно удивлял Андрея. Во время учебы во ВГИКе они подружились

— и надолго. Двигубский знакомил приятеля с далеким пока от того миром французской

культуры.

Николай Львович Двигубский (1936—2008) оставил СССР почти одновременно с

Андреем и на «историческую родину» больше не возвращался. В каком-то уже очень позднем

интервью он с гордостью причислил себя к людям «круга Кончаловского и Тарковского», с

которыми ему довелось сотрудничать, и грустно посетовал на невозвратность этих времен.

Годы учебы (и в консерватории, и во ВГИКе) — время напряженного постигающего

соревнования, стремление закрепить свою неповторимость, право на место Первого. А отсюда

— и особый род зависти. Особенно там, где чувствуешь творческую неполноту, невозможность

победить в равном бою. Кончаловский признается в такой именно зависти к одному из самых

близких тогда своих друзей — к Владимиру Ашкенази. Видимо, как раз он и был невинной

причиной того, что Кончаловский ушел из консерватории.

Владимир быстро рос как мастер. Он был уже концертирующий артист, а Андрей все еще

студент. Владимир колесил по всему миру. Женившись на иностранке, он уехал из страны.

Поселился в Лондоне. И оттуда писал своему другу. И его дружеские, нежные, искренние

письма невольно превращались для Андрея в насмешливый вызов гения: я сумел уехать и жить

по другим законам, а ты нет.

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

51

Рассказывая о Кончаловском, Э. Артемьев заметил: «Известно также, что после

«Сибириады», над которой мы работали вместе, Андрон уехал в Америку. Почему? Понял,

чутье подсказало, что здесь все кончается, а ему уже сорок два, еще два-три года — и «поезд

уйдет». И рискнул. Года три был в Америке практически без работы — так, входил в местную

тусовку, был то консультантом по костюмам, то вторым режиссером. Американцы, думаю, его

проверяли: приживется или нет?..»

Приживаясь, он и там завязывал контакты с «гениями», впитывая, культивируя и

преображая в себе выдающиеся качества их натур. Сам он иногда объясняет свою тягу к людям

«крупного калибра» (там, в Америке) тщеславием. Делясь впечатлениями от своего общения со

звездой, говорит режиссер, «пытаешься как бы дотянуться до нее». Примечательны в этом

смысле подробно описанные Кончаловским его встречи с американским актером Марлоном

Брандо, покорившим советского режиссера ролью в фильме Бертолуччи «Последнее танго в

Париже» (1972).

Одна из первых длительных встреч с Брандо произошла, когда тот выразил желание

сняться в предполагаемом фильме по сценарию Кончаловского. На ту пору актер как раз

нуждался в деньгах. Андрей чувствовал себя неуютно под напористо изучающим взглядом

могучего американца, хотя его выдающаяся индивидуальность, живущая по своим, звериного

чутья непредсказуемым законам, притягивала. В какой-то момент актер дал свое определение

собеседнику, навсегда оставшееся в памяти последнего. Он назвал Кончаловского одиноким

человеком, прячущим себя, скрывающим свою суть за улыбкой…

2

Вернусь к годам юности моего героя, к тем ярким, своеобычным личностям, которые

окружали его. Он, может быть безотчетно, искал покровительства более сильного, и физически,

и духовно. Искал достойного на роль старшего рядом. Первым эту роль сыграл Юлиан

Семенов. Андрею тогда было восемнадцать-двадцать лет.

Юлик, как его называли близкие, был сыном Семена Александровича Ляндреса, бывшего

сподвижника Николая Бухарина, вернувшегося из советских лагерей инвалидом. Через какое-то

время «Юлик» сделается известным автором советских политических детективов Юлианом

Семеновым, путешественником и авантюристом. Андрей, по его словам, влюбился в эту

«выдающуюся личность» по уши. За необыкновенное жизнелюбие Юлика младший называл

старшего друга «жизнерастом».

Юлиан, учившийся с Евгением Примаковым, друживший с ним, был гораздо старше

Андрея, знал несколько языков. Из Института востоковедения он был изгнан из-за ареста отца, а