— Назад! — кричал красноармеец, угрожая пистолетом самым нетерпеливым и горячим крикунам. — Прекратить самосуд!..

В ответ посыпалось:

— Товарищ военный, отойди, не мешай народу!

— Они наших дорогих товарищей без суда стреляли и вешали!

— Убери от греха свою пушку, солдат!

— Нельзя, граждане! — надрывался в крике красноармеец в белой папахе. Его доброе курносое лицо налилось кровью от натужного крика, но даже тени растерянности или страха не было на нем. — Дисциплинку надо соблюдать, товарищи! Советская власть категорически против самосудов!

Крикуны не унимались.

— Что же, по-твоему, по головке его сейчас погладить?

Заслонив собой прижавшегося к забору Игоря, красноармеец бесстрашно выкрикнул в ответ:

— Нужно будет — его в особом отделе по головке без тебя погладят! Без проверки нельзя, граждане!

— Да ты видел — у него погоны нашли марковские в кармане!

— Все проверят! Заслужил — безусловно передадут в трибунал. И — к стенке! От пролетарской руки ни один белый палач не уйдет! А самим — нельзя! Иначе у нас получится анархия, мать беспорядка. В ревком его надо отвести. Или в комендатуру.

Вперед выдвинулся жандарм.

— Товарищ военный! — льстиво и вкрадчиво обратился он к красноармейцу в белой папахе. — Его же, гада, все равно шлепнут! Зачем же тянуть с этим делом? Одолжите нам ваш пистолетик на пять минут… тут вот как раз дворик удобный имеется… Сделаем все чистенько. Ни нам, ни вам, как говорится!

Игорь отстранил своего защитника.

— Даю вам слово, это — переодетый жандарм, самый настоящий палач. Я его узнал, и поэтому он хочет меня убить!

— Ах ты!..

Жандарм грязно выругался, оттолкнул красноармейца и вцепился Игорю в горло железными руками. Но в тот же миг парнишка в белой папахе схватил его сзади за шиворот, сильно рванул на себя, отбросил назад и, подняв руку с маузером, выстрелил в воздух.

Толпа отхлынула от забора. И сейчас же в образовавшемся пустом пространстве возник перед Игорем Иван Егорович — живой, целый, только очень похудевший и осунувшийся. Теперь он был в черной поношенной кожаной куртке с красным бантом в петлице.

Игорь радостно бросился к нему:

— Иван Егорович!

— Здорово, Игорь!

Иван Егорович обратился к толпе:

— Что тут было? Из толпы ответили:

— Марковца словили!

— Вот и погоны его! На груди прятал!

Иван Егорович брезгливо, двумя пальцами взял протянутые ему черные погоны, бросил в лужу. Остановив порывавшегося заговорить Игоря, обратился к толпе:

— Кто из вас меня здесь знает?

Веселый густой бас из толпы:

— Я знаю! Вы товарищ Толкунов, Иван Егорович, председатель революционного комитета!

Иван Егорович кивнул:

— Правильно! Это я и есть. Товарищи, объявляю вам, что этот парнишка, — он показал на бледного как смерть Игоря, — наш парнишка. Я за него ручаюсь. Понятно?!

— Иван Егорович! — произнес наконец Игорь. — Это все жандарм с вокзала подстроил! Он переоделся и усы сбрил, а я его узнал!

— Где он?!

Но жандарма уже не было. И никто не видел, когда и как он успел скрыться.

— Ладно, далеко не уйдет! — сказал Иван Егорович и обратился к притихшим людям: — Разбираться надо, товарищи. Враг у нас хитрый, верткий, смотрите, как вас всех обштопал и утек. А вы в это время с гимназистом в кошки-мышки играли… Заходи, Игорь, в ревком ко мне… Ступайте на вокзальную площадь, сейчас митинг начнем!

Он ушел. И снова Игорь посреди возбужденной, гомонящей, потрясенной тем, что произошло, и еще более тем, что могло произойти, толпы.

— Гляди, какое дело: чуть было не пришибли безвинного ученика!

— Спасибо надо сказать красноармейцу этому: не побоялся вступиться.

— А где он?

— Красноармеец? Побег куда-то.

— А вот я сразу подумал, что этот с бритой мордой — форменный бандит.

— Подумал, а сам громче всех кричал и на ученика с кулаками кидался. Усы тебе за это надо выдрать, старый таракан!

— Оставьте, бабы!.. Бабоньки, не надо!.. Караул! Усов лишают!

Крики, смех, шум и гам! К Игорю подошла тетка с семечками, обласкала жалостливым бабьим взглядом:

— Отец-то, мать есть у вас, молодой человек?

— Мать есть, отец умер.

— Сирота!

И насыпала Игорю полный карман семечек.

— Я завсегда на этом угле стою. Будете гулять — заходите угощаться!..

…На вокзальной площади яблоку негде упасть. Иван Егорович говорит речь, стоя на тачанке. Вот густой бас затянул «Интернационал», и вся площадь подхватила. Поют стройно, величественно. А ведь больше двух лет здесь не звучал пролетарский гимн!