— Значит, Настя, действуй! Если что, дай знать. Ну, — Семен сгреб со стола фуражку, залихватски надел набекрень и шагнул к двери. У порога остановился и погрозил Вере пальцем: — Не вздумай отступать от клятвы! Тогда аминь!

Как только Семен вышел, Аня бросилась к Вере:

— Настя, что за клятва?

— Чепуха, Маша! — Вера обняла Аню и вместе с нею пошла к кровати. Там, поджав ноги, села на постель. — Устала я. Страшно устала...

— Так какую же ты клятву дала? — не унималась Аня.

Вера рассказала.

— ...Чувствую, что этот идиот знает еще много чего важного и может выболтать мне, вот и поклялась хранить тайну.

— Что же теперь делать? Как вести связь?..

— Завтра в ночь пойдешь к деду Ермолаю и скажешь ему, что я хочу срочно видеть Михаила Макаровича.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Девушки встретились с Михаилом Макаровичем в лесу, у глухого поворота на Федоровку. Если бы он не окликнул, они не узнали бы его: навстречу шел крестьянин, державший на поводке белую с черными пятнами собачонку. Выгоревший картуз, нахлобученный козырьком на глаза, короткий, без пуговиц, пиджачишка, из-под которого выглядывала выцветшая, синяя в горошек рубаха, рыжие, старые, все в заплатах сапоги, холщовые штаны — все это создавало впечатление, что идет не кто-нибудь, а вконец замученный нуждой крестьянин.

— Девушки, далеко ли до кирпичного? — поравнявшись с Верой и Аней, немощным голосом спросил Михаил Макарович. Вера, не останавливаясь, хотела было сказать «прямо», но знакомый жест — почесывание щеки, что означало: «не следят ли?» — остановил ее. Она сдернула платок на затылок, что говорило: «нет, не следят».

Михаил Макарович свернул влево и пропал в зеленой листве придорожных кустов. Оставив Аню на повороте, Вера пошла за ним. Пройдя метров сто, Михаил Макарович остановился и позвал Веру.

— В чем дело, Настя? — расстегивая ворот рубахи, спросил Михаил Макарович.

— Тяжело мне, Михаил Макарович, — как бы чувствуя себя виноватой, шепотом начала Вера. — Вокруг меня сложилась такая напряженная обстановка, что в пору хоть из поселка бежать. В субботу Семен-полицай такое сказал, аж мороз по коже пошел. — И Вера подробно обо всем рассказала... — А тут еще разные слухи ходят, — с горечью продолжала она. — Говорят, будто фашисты Керчь заняли, что наши опять отходят и уже идут бои за Старый Оскол и Миллерово. Немцы трубят вовсю, что начали широкое наступление и в августе война будет закончена. У нас в поселке, на станции, да и в ближних деревнях полицаи подняли голову и терроризируют население... Народ в поселке как-то притих, согнулся, говорить стал шепотом. Некоторые даже в пояс старосте стали кланяться. Противно на все это смотреть... Понимаете, Михаил Макарович, не хватает иногда сил, чтобы себя сдержать... Если бы не эта наша обязанность, я давно отправила бы вислогубого к праотцам и обер-фельдфебеля заодно...

Михаил Макарович положил руку на плечо Вере:

— Не имеешь права этого делать. Чувство, рассудок, воля — все твое существо — должны быть подчинены только одной цели, нашей...

— Из-за этой цели меня ненавидит народ, а такие, как Лида, готовы уничтожить меня... Всякий честный человек называет меня предательницей, фашистской потаскухой. Они давно бы меня прикончили, но побаиваются фашистов и полицаев. Вот до чего я дожила...

Михаилу Макаровичу это не понравилось. У него возникли опасения, что Вера поддалась тому страху, которым болеют все разведчики, впервые попавшие в тыл врага. Может ли она и дальше выдержать весь этот тройной натиск: Лиды, вислогубого и обер-фельдфебеля и так же успешно выполнять свой долг? Хорошо зная, что их натиск с каждым днем будет нарастать и что в конце концов это может перерасти во взрыв, Михаил Макарович задумался. А на него смотрели встревоженные карие глаза. Вера говорила и говорила: ей надо было излить, как единственно близкому человеку, все свои мысли, сомнения и горечь. И он не стал таить от Веры тяжелого положения на фронтах Красной Армии:

— На Курско-Харьковском направлении, на Кубани да и в Крыму мы пока что отходим. Но нас, Настя, это не должно обезоруживать. Мы на самом передовом и боевом рубеже. Держись, друг мой, держись!

Эта горькая правда не вызвала у Веры ни уныния, ни вздоха печали. Наоборот, ее темно-русые брови сурово сдвинулись, губы сжались.

— Здесь, в вашем районе, — продолжал Михаил Макарович, — фашисты сосредоточивают, как ты говоришь, выводимые с фронта войска, которые, конечно, будут направляться на Брянск, Орел, то есть на Курско-Харьковское направление. И все, что идет по железной дороге на юго-восток, все это идет туда... Следовательно?..

— Следовательно, — отозвалась Вера, — мы должны оставаться здесь...

— Да, — Михаил Макарович кивнул головой. — Вы должны продержаться до августа, а там я вас переброшу на другое направление... Но если будет уж очень невмоготу, тогда уходите в этот лес и связывайтесь со мной... Теперь слушай и запоминай: Лиду не отталкивай, испытывай ее на верность и постарайся заставить работать на нас... Вислогубого надо убрать. Пусть этим делом займется Клим. Обер-фельдфебеля следует нейтрализовать... Для этого Аня и Устинья, а потом и ты должны недели две «поболеть тифом». Начинайте «болеть»... со следующего воскресенья.

— Как же? Для этого должны быть симптомы...

— Симптомы будут — врач поможет.

— Но тогда нас с кухни выгонят.

— Ну и что ж, — с улыбкой ответил Михаил Макарович, — это даже очень хорошо. Лида не станет больше приставать к тебе с отравой... Что же касается работы рации, — продолжал он, — то вот новый график волн, — протянул он бумажку. — Почаще их меняй. Да и донесения составляй как можно короче. Не бойся, штаб тебя поймет. Ну, кажется, Настя, все... Если что, выручу.

— Спасибо, Михаил Макарович, — протянула Вера руку.