Предпраздничная ночь выдалась для партизан на славу. Тьма хоть глаз выколи. Да ко всему тому еще дул пронизывающий шквальный ветер. И если для партизан это было — все нипочем, то для гитлеровцев, несших караульную службу, — гроб с музыкой. Промерзшие до костей, они знобко отбивали негнущимися ногами чечетку и на чем свет стоит проклинали свою судьбу, зная, что там, в Слободке, их однополчане вовсю веселятся, пьют шнапс, жрут сало, яйца, колбасы.

Когда оберст Шульц отошел наконец ко сну, а хмельные солдаты и офицеры приступили ко второму ужину, на Слободку, сняв внешнюю охрану, налетели ударные группы партизанской бригады «Дяди Вани».

Перво-наперво разведчики из бесшумки уложили овчарку и ее хозяина обер-фельдфебеля.

Затем бросились к штабу, где, почуяв неладное, дежурный офицер судорожно крутил ручку обрезанного телефона. На крик командира разведки Трошина «Хенде хох!» он вскинул парабеллум, но пистолет тут же был выбит, и пуля пошла в пол.

— Ключи! — Трошин наганом показал на сейф.

Офицер, что-то бормоча, показал на маленький ящичек на столе.

В остальных домах пир шел вовсю, и никто из пировавших не слышал, что происходило в штабе и в домах начальства. Появление партизан для них было настолько неожиданным, что почти никто не успел схватить оружия. Так же было у полицаев. Костюк, будучи в большом хмелю, мертвецки спал и даже не успел вскочить с кровати, когда распахнулась дверь.

— Пощадите, братцы! Я свой... — только и успел промолвить он.

Труднее всех пришлось группе, атакующей дом Шульца. Ее вел сам комбриг. Охрана оберста встретила партизан огнем еще в огороде, у гумна, ранив двух впереди идущих.

Дядя Ваня, оставив у гумна для демонстрации огня часть группы, сам с другой частью партизан бросился в обход. Прикрываясь изгородью, они достигли дома и там, уничтожив стрелявших гитлеровцев, с гранатами рванулись в сени, но оттуда раздалась автоматная очередь.

— В окна! — скомандовал комбриг.

Зазвенели стекла, затрещали рамы, и в одно мгновение народные мстители оказались в логове Шульца. Но он успел выскочить в сени и палил оттуда из автомата.

— Хенде хох! — гаркнул Дядя Ваня. — Бросай оружие! Лицом к стенке! — хотя в темноте трудно было увидеть, где именно Шульц. Но тут справа в углу что-то тяжело рухнуло, и оттуда послышался хрип: кто-то кого-то душил за горло. Дядя Ваня догадался, в чем дело, и крикнул в темноту: — Крошка! Не насмерть, он нам живой нужен. Живой!

— Порядок! — отозвался партизан, все еще возившийся с Шульцем.

— Веди в хату! — скомандовал Иван Антонович. Но Шульц, забившись за ларь, ни в какую не хотел вылезать. Тогда Крошка, обладавший богатырской силой, что называется, выдернул Шульца из-за ларя и на руках внес в горницу.

— Сиди, фашистская шкура! — бросил он уже ослабевшее тело фашиста на стул. — А то вот как тяпну по балде — и амба! — провел он перед шульцевским носом здоровенным кулачищем.

Тем временем партизаны быстро обшарили все шкафы и тумбочки и наконец нашли в тайнике переносный, в виде сундучка, стальной сейфик.

— Малькевич! Возьмите! — скомандовал Дядя Ваня. — И все это, — показал на стопу бумаг, — в наволочку и с собой.

Вбежал Трошин и сказал, что на краю деревни кто-то поджег сарай и в соседних гарнизонах уже взлетают ракеты.

— Дай сигнал к отходу! — скомандовал Дядя Ваня и крикнул: — Митя (так звали Крошку), веди Шульца. А вы, ребята, прикройте наш отход.

— Айн момент, — Шульц отстранил поданное Крошкой кожаное пальто, — ви ми растреляйт?

— Не расстрелять, — скрипя зубами, ответил Митя, — а следовало бы тебя повесить на березках за ноги вниз головой, как ты, людоед проклятый, Мишку Копылова растерзал. А ну, одевайся!.. — Он сунул в руки Шульца пальто и толкнул его к двери. — Марш! Марш! — У порога крикнул: — Дядя Ваня! Мы пошли!

— Дядя Ванья? — позеленел Шульц и, вытянувшись в струнку, подошел к Ивану Антоновичу. — Господин партизан! Меня стреляйт нельзя. За оберст будут стреляйт два сто человек. Ферштейн?

— Идите! — крикнул на него Иван Антонович. — А то! — и поднял пистолет. — Фарштейн?

— Я, я, — послушно закивал головой Шульц и покорно пошагал, сопровождаемый Крошкой.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Дождь остервенело барабанил по стеклам, по-волчьи завывал ветер в трубе. Генерал-полковнику Моделю, командующему 9-й армией, казалось, что этот собачий холод и проливной дождь, превративший речушки в широкие реки, заодно с красными.

— Тьфу ты, черт! Как противно воет, словно по мертвецу, — нервно поежился генерал. — Тут и без того тошно.

Он бросил на карту карандаш, поднялся с кресла и начал обдумывать, что конкретно предпринять в борьбе с партизанами, которые кроме Слободки навели страх на такой большой гарнизон, как Холм-Жирковский, разгромив его. Кроме того, этой ночью в тылу армии, под самым, что называется, носом двух дивизий, шедших в районы погрузки для отправки под Сталинград, какой-то Дядя Ваня взорвал мосты. И теперь эти дивизии не могут двинуться ни взад ни вперед.