легко замуровать спирт, анашу или даже яд для подельника. Сигареты и «Беломор» не в

пачках, а вроссыпь. Те, кого дёргают на допрос, возвращаясь, рассказывают – очередь с

передачами стоит на два квартала, занимают с ночи. Дней через пять к волчку

подозвали и меня: такой-то, он же такой-то, от кого ждете? Я назвал по одному ребят из

своей комнаты, не угадал. «Женская фамилия», – подсказал надзиратель, не хотелось

ему тащиться с кульками обратно через весь двор к воротам да еще акт составлять. Я

угадал – Люба Михайлова. Ребята заняли очередь с ночи, утром их сменили девушки.

В камере за трибуналом числился еще один кроме меня, маленький коренастый

Лёха, блатной. Было ему двадцать лет, воровал он с младенчества, сидел в малолетке.

Ехал в эшелоне с призывниками, спёр по привычке чемодан на станции и попался.

Дело его вёл тот же следователь, капитан Козлов. Вернувшись из трибунала, Лёха

подсел ко мне и самодовольно сказал: «Я за тебя мазу держал. Как там студент,

спрашивает меня Кум, припадки бывают? А как же, говорю, по утрам и вечерам».

Козлов меня вызывал дважды, допрашивал без крика, без всяких кулаком по столу.

Всё было ясно и ему, и мне, можно было передавать дело в трибунал. Но следователю

чего-то еще не хватало. В третий раз капитан приехал за мной на «виллисе» и повез не

в трибунал, а вверх по Узбекской, в сторону Головного арыка. Остановились возле

психбольницы. На окнах синие решетки, белые занавески. Значит, Узбекскую мне

суждено пройти от первого номера до последнего. «Мы считаем, что вы вполне

нормальный человек, – сказал капитан деликатно, не то, что майор Школьник. – А

поскольку болели в прошлом, мы направляем вас на экспертизу».

Вряд ли Козлов поверил тому, что Лёха сказал, дело не в Лёхе, а в уголовно-

процессуальном кодексе. Следователь обязан учесть мои показания, принять их или

отклонить. Если болезнь подтвердится, то это, возможно, отразится на приговоре. И

еще. Каждое утро, слыша из тюремного коридора «Подъем!», я не просто просыпался,

я выныривал, как из воды, из забытья в тюрьму. Мученье. Иногда язык у меня болел и

не умещался во рту, ночью я его прикусывал. Эпилептики своих припадков не помнят.

30

К четвертому курсу я знал об эпилепсии всё из литературы научной и

художественной. Искал просвет во мраке неизлечимости и последствий. В общих

словах, заболевание центральной нервной системы, распространенное и одно из самых

древних. Течение хроническое, промежутки между припадками неравномерные,

предугадать, рассчитать, а, значит предостеречься невозможно. Падучая в истории

упоминается раньше проказы, чумы и холеры. Считалась священной болезнью, ею

страдали Цезарь, Калигула, Петрарка, Мольер, Шекспир, Петр Великий, Достоевский,

Бетховен, ученый Ломброзо, пророк Магомет и многие другие. Называлась она по-

разному, то высоко – святая болезнь, то низко – половая болезнь, толковали её как

взрыв сексуального избытка, как преобразованное совокупление. В чем болезнь

выражается? Неожиданные судороги всего тела, потеря сознания, судороги бывают

сильные, случаются вывихи и переломы. Несчастные падают, прикусывают язык, на

губах пена. Перед самым приступом налетает вдруг мгновенный предвестник – аура,

яркие видения, огненные шары, ленты, искры. Человек издает дикий вопль, как от

восторга, от страсти или от боли. Аура может сопровождаться запахами, как правило,

благовонными. Аура – озарение. Припадок длится секунды, иногда минуты, затем

наступает сон. Проснувшись, больной ничего не помнит, симптом амнезии. Что еще

характерно? Припадок в толпе провоцирует других эпилептиков, падают они как от

залпа. Молниеносная эпидемия. Прогноз неутешителен, течение длительное,

снижается интеллект, изменяется личность. В тяжелых случаях слабоумие и полная

инвалидность.

Кому хочется жить с таким диагнозом, терпеть и не пытаться его опровергнуть?

Классической формы у меня все-таки не было, но я помнил тот ужас, я не мог