постановить об условном его осуждении». Закрыл книжицу, сунул ее обратно в стол.

«Вы хорошо учились, были общественником, студенты за вас хлопочут. Вас вполне

можно отпустить по статье пятьдесят третьей. Об этом я буду говорить со

следователем».

Главный врач меня обнадежил, но также и озадачил: в чем сейчас мое

самосохранение, какие шансы я должен использовать, пока лежу здесь? Еще и

следователь сказал: психбольница для облегчения участи.

Семь коек в судебном отделении, семь пациентов, у каждого свое дело и свой

диагноз. Все в желтых халатах, сбежишь, за версту видно. Относительно нормальным

был Петя из Талды-Кургана, монтёр, шизофреник в светлом периоде. В своей конторе

он заимел зуб на бухгалтерию, подстроил там замыкание, и беременную кассиршу так

долбануло, она тут же и родила. У Пети был особый дар, только он один мог

утихомирить Колю Турка, что ходил голым и шипел. Он мог и одеть его на короткое

время, и заставить поесть. Коля Турок – блатной, зарубил свою жену и тещу за

стукачество, на что ему указали воры. Расправился среди бела дня во дворе, а когда

приехала милиция, сбежались соседи, он сидел над трупами и хохотал. По словам

Пети, Турок восьмерил так, как ни одна душа не сможет. Петя уверен был, все тут

придуриваются, и спросил меня прямо, какую болезнь я пытаюсь изобразить, чтобы

оценить мои шансы на освобождение. Другой, тоже блатной, тот, что размахивал

пустым ведром, красивый блондин Славка, симулировал всю свою сознательную жизнь

и кличку имел Восьмерило – от восьмерки, с какого боку ни подойди, она круглая, без

конца, без начала, ухватиться не за что. У Славки, якобы, эпилепсия, мнимая или

истинная, я не знал, но точку зрения Петя я не разделял, уж слишком за дураков он

принимал врачей. Ингуш Ахмет, тот, что испытывал стул на голове милиционера, сидел

за буйство в пивной в парке Горького, диагноз у него был сложный, а тема в разговоре

проста: он хотел иметь четырех жен и чтобы одной из них было девять лет, пророк

Магомет разрешает. В углу лежали два старика, один парализованный, его должны

были выписать и ждали приезда родственников, он лежал не вставая, а другой старик,

наоборот, не ложился, сидел на койке днем и ночью, бормотал и сильно чесался. Он

говорил сам с собой, внятно, вроде бы по-русски, но стоило прислушаться – ничего не

разберешь. То ли он слога переставлял, то ли набор слов был настолько

бессмысленным, что бормотание его не воспринималось как речь, и даже опасно было

вслушиваться, возникало ощущение, будто сам начинаешь сходить с ума. Славка

говорил о нем: сидит, гадает, почём веники в банный день. Славка был самый веселый,

всякий раз при появлении кормёжки бодро кричал: «Матросики! Соколики! Семеро

смелых! Произвол пришел!»

На процедуры и вливания водили Ахмета, старика-бормотуна, и Петю. Колю

Турка лечили электрошоком. Петя рассказывал о процедуре с восторгом: «На кумпол –

обруч! Втыкают рубильник, и тыща вольт бьёт Колю Турка, колотит его, как

перфоратор, которым асфальт колупают. Коля отбрасывает копыта, а потом – ничего.

Теперь ему хоть в Америку, он любой электрический стул выдержит». Приводили

Колю под руки, жёлто-зелёного, укладывали на койку, он вялыми движениями, как во

сне натягивал одеяло на голову и весь день лежал, не шевелясь, как куль. А рядом я

лежал, тоже кулем с утра до вечера, смотрел в потолок, думал, что меня ждет, как мне

вырваться на свободу. Под самым потолком тянулась труба отопления, неужто ни одна

душа на ней не повесилась? Очень удобно. Накинул на трубу пояс от халата и суй в

петлю голову. Я уже натягивал интереса ради, пробовал – выдержит. Кто-нибудь

додумается. А может, и нет, даже здесь живут надеждой. Я надеюсь через тюрьму,

через психбольницу, не знаю, через что еще, возвратиться на круги своя. Долгие,

мутные, нервные пять лет позади. А впереди стянут меня приговором как обручем,

потом постепенно начнут отпускать, я буду становиться самим собой, вылезать из