кильку, покуда не обнаружилось, что вся эта история с моей политикой - одно

недоразумение... Да, господа, испытал я в то время! Как ни хорошо за

границей, а все-таки с милой родиной расставаться тяжело. Ехали мы, знаете, мимо Кронштадта, с одной стороны Кронштадт, с другой - Свеаборг, а я лежу и

думаю: вдруг выпалит? Ведь броненосцев пробивает, а мы... что такое мы?!

Глумов. Не выпалил?

Балалайкин. Нет, зазевались. Помилуйте! Броненосцев пробивает, а наша

лодка... представьте себе, ореховая скорлупа! И вдобавок поминутно

открывается течь.

Глумов. Послушай, Балалайкин, есть у меня к тебе один вопросик...

Балалайкин. Успеете... А вот эти фиги мне Эюб-паша презентовал...

Впрочем, не следовало бы об этом говорить. Ну, да ведь вы меня не выдадите!

Да вы попробуйте-ка! Аромат-то какой!

Глумов. Эюб-паша за что же вам подарки делает?

Балалайкин. А я тут ему одно сведеньице в дипломатических сферах

выведал... так, пустячки!

Рассказчик. Балалайкин! Пощадите! Ведь вы себя в измене отечеству

обличаете!

Балалайкин. Ах! Ах! Ах! (Смеется.) Я действительно сведеньице для него

выведал, но он через это сведеньице сраженье потерял - в том самом... ну, в

ущелье, как бишь его? Нет, господа! Я ведь в этих делах осторожен! Однако я

его и тогда предупреждал. Ну куда ты, говорю, лезешь? Ведь если ты

проиграешь сражение, тебя турки судить будут, а если выиграешь, образованная

Европа осудит. Подай-ка лучше в отставку.

Глумов. Не послушался?

Балалайкин. Не послушался - и проиграл! А жаль Эюба, до слез жаль!

Лихой малый и даже на турку совсем не похож! Я с ним вместе в баню ходил -

совсем как есть человек! Только тело голубое, совершенно как наши жандармы в

прежней форме, до преобразования. Да, господа, много-таки я в своей жизни

перипетий испытал! В Березов сослан был, пробовал картошку там

акклиматизировать - не выросла! Но зато много и радостей изведал! Например, восход солнца на берегах Ледовитого океана! Представьте себе, в одно и то же

время и всходит и заходит - где это увидите? Оттого там никто и не спит.

Тюленей ловят!

Очищенный. Желал бы я знать, тюленье мясцо - приятно оно на вкус?

Балалайкин. Мылом отдает, а, впрочем, мы его ели. Там летом семьдесят

три градуса мороза бывает, а зимой - это что ж! Так тут и тюленине будешь

рад. Я однажды там нос отморозил; высморкался - смотрю, ан нос в руке!

Глумов. Ах, черт побери!

Балалайкин. К счастью, я сейчас же нашелся: взял тепленького тюленьего

маслица, помазал, приставил - и вот, как видите. (Предлагает всем

освидетельствовать свой нос, но Рассказчик затыкает ему рот салфеткой.)

Глумов. Балалайкин! Послушай, брат, но не лги, а отвечай прямо: ты

женат?

Балалайкин (после паузы, пьяным, увядшим голосом). Женат. Восемь

дочерей имею: Анна, Антонина, Аграфена, Анастасия, Аглая, Арина, Александра... Аида - младшенькая. Ну и что?!

Глумов. А как ты насчет двоеженства полагаешь?

Балалайкин. Вообще говоря - могу! Но это, разумеется, зависит...

Глумов. Давай же кончать. В два слова... тысячу рублей?

Балалайкин (встрепенувшись). Голубчики! Да ведь вы... по парамоновскому

делу? Помилуйте! Мне Онуфрий Петрович Парамонов в присутствии Ивана

Тимофеевича без всякого разговора уже три тысячи надавал!

Рассказчик. То была цена, а теперь другая. В то время охотников мало

было, а теперь ими хоть пруд пруди. И все охотники холостые, беспрепятственные. Только нам непременно хочется, чтоб двоеженство было. На

роман похожее.

Балалайкин. Меньше двух тысяч нельзя! Помилуйте, господа! Тысяча

рублей! Разве это деньги? А моральное беспокойство? А трата времени! А

репутация! Человека, который за тысячу рублей... Тысяча! Смешно, право! Ведь

мне свои собратья проходу за эту тысячу не дадут!

Очищенный (скромно). Позвольте мне! Я за пятьсот...

Балалайкин (быстро). Хорошо-с. Согласен! Согласен. Согласен. Пусть

будет ни по-моему, ни по-вашему - накиньте шестьсот на возможные судебные