Теперь, после огромной спальни с ее вечно звенящими комарами и пауками-косиножками под потолком, после огромной общей столовой, где стоял гул сотен звонких голосов, после утренней и вечерней общелагерных "линеек" с их подъемами и спусками флага, после беготни по усыпанными хвоей и сосновыми шишками узким дорожкам, - словом, после эпохи вольностей и раздолья, даже собственная комната казалась территорией совершенно другой, тесной и забытой планеты! Однако ступить на эту планету тоже было счастьем.

Маринка украдкой прижала к груди любимого медведя, вдохнув забытый, но такой знакомый и неповторимый запах его мордочки. Она провела рукой по книжным полкам, крутанулась на пятке круглом вязаном тряпичном коврике - я дома! Да, судари и сударыни мои, я выросла. Я стала совсем-совсем взрослой и даже пережила муки и горести несчастной любви - но я дома! Я там, где знакомо все-все-все, вплоть до последней шляпки гвоздя, выглядывающей из-под краски оконной рамы. Вот милый и чудесный коврик, так легко скользящий по крашенным доскам пола. Много лет назад, в первом классе, Иринка усаживала Марину на этот цветастый лохматый круг и быстро-быстро раскручивала - тренировала на космонавта. Однажды Маринку стошнило… и королева-мать решительно пресекла "жестокие эксперименты на людях", как пишут в книгах.

–  Маринка, что ты там копаешься? Пошли скорее во двор! Там уже все собрались!

Ага! Весь бомонд был уже в сборе, даже Велик-Кипыч из соседнего двора! И, кто бы мог сомневаться, смуглявый Кипыч конечно же был на своем верном велике, как будто так и не слезал с него все лето. Хотя, как и сестры, он отбывал третью смену в пионерлагере, но уже в "Звездочке". Там, по глубокому убеждению сестер, было не так интересно: и озеро дальше, и дач-корпусов нет. Просто стоят два трехэтажных белого кирпича дома - и все. Фи! Скучно! Все равно, что в городе жить. И даже туалеты прямо внутри помещений - вы подумайте только! То ли дело в "Радуге"! Бывает, приспичит ночью… а идти в туалет надо по узенькой тропинке, спотыкаясь в темноте об узловатые и корявые корни сосен, ориентируясь на фонари, горящие над входами "М" и "Ж".

А если гроза, каких немало было в эту смену? А комары? А ночные страхи и ужасы? "Ирка, вставай, я в туалет хочу!" "Ну и иди, дай поспать…" "Ты чего? ОДНОЙ?!" А потом, натерпевшись страха… "Маринка, пошли к озеру? Да не бойся ты, подумаешь, молнии! Пошли, на волны посмотрим!"

И ни с чем не сравнимую, ужасную красоту ночного озера, освещаемого молниями, раздираемого ветром и оглушительным грохотом, походящего на непроглядное черное море с кипящими валами. А потом - прибежать обратно в спальню, наспех обтереть ноги кончиком половика, бухнуться в кровать и закутаться с головой… и с бьющимся сердцем вновь и вновь переживать Приключение…

–  А мы тут на похоронах были, - с гордостью перебил бурные воспоминания "лагерников" остававшийся дома Марат.
– Мы с Валькой из третьего подъезда венок несли!

–  На каких похоронах?
– удивилась Ирина.
– Что ты несешь, чудовище? Это шутки такие, да?

–  Алинку из четвертого подъезда хоронили, - прошептала Светка из соседнего двора.
– Она под грузовик попала…

Ее огромные карие глаза сразу же наполнились слезами.

Ужас, ужас, ужас… Алинка, симпатичная смешливая малявка с косичками, была похоронена неделю назад в закрытом гробу. Вот почему отец в ответ на трескотню сестер и поминутные вопросы "А что здесь новенького?" как-то виновато прятал глаза и так ничего толком и не сказал. Именно он первым подбежал к маленькому тельцу, разорванному и перекрученному огромным пыльным колесом. Выскочивший пожилой шофер затрясся и грохнулся на окровавленный асфальт - сердце. Панелевоз щелкал и потрескивал остывающим двигателем, где-то уже заполошно визжала женщина, а из окна второго этажа дядя Володя, высунувшись по пояс, кричал:

–  Петро, слышь, Петро, я сейчас… бегу уже! Я "скорую" вызвал! Подожди, сейчас я!

–  Одеяло возьми, - прошептал отец. А ему показалось, что он кричал.
– Ну, что глазеете?
– рявкнул он, обернувшись. Трясущимися руками снял пиджак и прикрыл маленькую Алинку, так не вовремя выскочившую на дорогу за бумажным самолетиком. Серая ткань стремительно наливалась темными, кажущимися жирными пятнами.

Прибежавшего Марата вырвало еще на газоне. Дядя Володя, блестя мокрой лысой головой, топтался рядом, пытаясь закурить. Спички ломались у него в руках и он, бессмысленно поглядев на них, запихивал бесполезные обломки в коробок. Отец закрыл глаза и сердито сказал:

–  Детей уведи… слышь, Володя? Сейчас "скорая" приедет… и это… видишь, мужику плохо. Да помогите же ему кто-нибудь!
– он открыл глаза и поправил рукав пиджака, прикрывая высунувшуюся маленькую руку с крепко зажатым в кулачке самолетиком.

Марина вздрогнула - грохот и ругань отвлекли ее от девичьих воспоминаний. Оказывается, через дорогу раскрылись ворота в полуподвальный въезд в магазин, возле которого остановилась "газель" груженая пластиковыми упаковками с "Кока-колой" и "Спрайтом". Один из рабочих уронил упаковку, та лопнула и двухлитровые "соски" покатились по асфальту в разные стороны.

"А ведь это в Грызмаг воду привезли, - подумала Марина.
– Надо зайти, купить бутылку домой. И хлеба заодно". Но продолжала сидеть на скамейке, заворожено наблюдая за суетящимися грузчиками. Звуки улицы стали глуше, как будто утонули в ватном воздухе. В сиреневом закатном свете улицы замелькали зеленоватые блики. Марине показалось, что ядовито-зеленый свет льется из щелей зарешеченных подвальных окон магазина, стелется по земле, вытекая из распахнутых складских ворот. Это было неприятно и у Марины заныло под ложечкой. Она почувствовала то беспомощное состояние, которое охватывало ее в детстве, когда вдруг случалась беда, а Иринки не было рядом. Тогда Маринка ощущала физически, как будто часть ее детского сердца потерялась где-то - то ли в чащах волшебного леса, то ли в дебрях коридоров Королевского замка, то ли в подвалах Грызмага. И неизвестно кому именно из принцесс нужна помощь - то ли старшей, то ли младшей.