– Я сам сразу сказал. Как вы учили. Но он все равно спрашивал. А я молчал. Только говорил, что вы

сказали.

– Кто-нибудь бывает здесь из туркестанцев?

– Бывают. На базаре... Приходит узбек из Гульташа.

– Кто такой?

– Его зовут Акбар. Я его тоже знаю.

– Откуда?

– Зна-аю...
– уклончиво ответил проводник.
– Бывают и другие. От Джанибека.

Юноша опустил голову, стал рассматривать свои стоптанные, порыжевшие сапоги. Врать он не умел.

Наверное; совсем недавно ему довелось ходить к границе. И неведомый Акбар вместе с тихим,

услужливым японцем были причастны к какому-нибудь делу.

– Японец знает Акбара?

– Он всех знает, хозяин...
– не поднимая головы, повторил проводник.

Пока не надо продолжать этот разговор. Его следует отложить до более удобного времени.

– Что японец сказал о людях Пулатходжаева?

– Никто не приходил еще, хозяин. А другой дороги нет.

– А вдруг нашли...
– улыбнулся Махмуд-бек.

– Нельзя...
– серьезно заверил проводник, - Сразу за поселком начинается овринг - навесная дорога

над пропастью. Только здесь можно пройти в Гульташ.

Махмуд-бек промолчал.

– Только здесь, - повторил проводник.
– Другие дороги длинные. Много нужно времени.

– Японец не обманывает?

– Не-ет. .
– не очень уверенно протянул проводник.
– Я дал, как вы приказали, ему деньги.

Он, казалось, успокаивал этим сообщением Махмуд-бека. Но сам, видно, не мог отделаться от

сомнений. Слишком уж старательно рассматривал свои сапоги.

– Я сейчас приду. Вы отдыхайте. Рано утром пойдем через овринг. .
– сказал проводник и стремительно

вышел из комнаты.

Адхам нарочито медленно укладывался. Ему хотелось поговорить с Махмуд-беком.

В караван-сарае комнаты с земляным полом, пропитанные вечной сыростью. Сухие травы,

служившие подстилкой, уже слежались. Адхам ворошил их, пытаясь устроить более удобную постель.

Трава ломалась, несмотря на то что была влажной.

– Что такое овринг?
– спросил Адхам.

В неуютной, сырой комнате, совершенно пустой, неприятно молчать. Махмуд-бек замер у маленького

окошка, рассматривая пыльный двор. Зачем-то потрогал сухой фитиль коптилки, которая стоит на

подоконнике. Ее давно не зажигали. Здесь останавливались бедные люди, не имеющие возможности

тратиться на несколько капель масла или керосина.

– Овринг?
– рассеянно переспросил Махмуд-бек.
– Это, говорят, страшная штука. Я еще не ходил по

такой дороге.

– Срываются люди?
– задал вопрос Адхам.

– Не слышал. Пожалуй, больше на нервы действует.

Повернувшись, Махмуд-бек посмотрел на истрепанные стебли травы и посоветовал:

– Сходи, Адхам, к хозяину. Пусть даст сухой травы. Да и масло в коптилку нальет. Жутковато в этой

комнате.

– Хорошо, господин.

Побыть бы одному. Не дает покоя мысль о японце, о каком-то Акбаре, о не понятном ему молчании

проводника.

Тянется между ними ниточка. Едва заметная, едва ощутимая. Когда и кого они здесь проводили?

Побыть бы одному...

Но раздались шаги. Оживленный, в ожидании хорошей выручки, шел хозяин с пахучим снопом сухой

травы. Другой сноп тащил Адхам. Этот запах сразу же перебил стойкую сырость, напомнил об осенних

лугах.

Схватив запылившуюся коптилку, хозяин стремительно выбежал. Махмуд-бек так и не разглядел его

лица.

Вернувшись, тяжело дыша, хозяин торжественно объявил:

– Будет гореть...
– Но сам не зажег коптилку. Сэкономил спичку.

Махмуд-бек опять повернулся к окну. Адхаму не понравилась этакая пренебрежительная поза.

Пропало желание продолжать начатый разговор.

Адхам шелестел сухой травой, взбивал ее, как курпачу - теплое, стеганое одеяло, раскладывал халат.

Но сейчас было не до него. Японец и Акбар. И, конечно, проводник...

– Почему, господин, вы так боитесь Пулатходжаева и его людей? Кто он такой?
– спросил вдруг Адхам.

Махмуд-бек остановился над Адхамом и спокойно произнес:

– Я не боюсь Пулатходжаева, хотя он очень опасен. И в этих горах он сможет расправиться со мной.