– Не пойду, - промычал Гурлецкий и опустил голову.

Он не мог выдержать взгляда муфтия.

– Не пойдете?
– прошептал муфтий.
– Кто же будет платить ваши долги? Не пойдете? Что ж, тогда

Маджид-бек уведет вас в пустыню.

Гурлецкий слышал об этом. Краснолицый курбаши уводил неугодных муфтию людей в сторону

границы. Там их закапывали живьем в песок. Несколько эмигрантов, попытавшихся ослушаться

Садретдин-хана, исчезли из города. Их имена шепотом произносили в чайханах.

35

– Вы приведете себя в порядок. Три дня не будете пить. Потом мой секретарь представит вас хозяину.

У него получите задание.

Гурлецкий вдруг бухнулся на колени:

– Уважаемый господин. Я не могу. Я провалюсь. Это расстрел...
– Он тянул руки, пытаясь коснуться

халата муфтия. Наконец это ему удалось. Эмигрант стал целовать край халата.
– Вы святой человек... Вы

должны понять. Я не создан... Я не смогу.

Муфтий не слушал назойливых причитаний. Он брезгливо морщился.

– Сможете. Три дня не пить. Вы на человека не похожи, а я не хочу позориться перед своими

друзьями. Ну-ка, встаньте! Вот так.

Махмуд-бек провожал Гурлецкого до границы. Муфтий наконец выпустил своего помощника за стены

мечети. Старик решил показать ему свои владения. Молодой человек должен вернуться из поездки,

проникнутый уважением и почтительностью к величию дел, которые вершит муфтий.

Некоторые становища эмигрантов были похожи на военные лагеря. Люди не расставались с оружием.

От пестроты халатов рябило в глазах. Ржали застоявшиеся лошади. Дым от очагов полз над песками.

Пахло зноем, потом, сырой кониной.

Гурлецкий брезговал брать красные куски мяса. Он жадно ломал лепешки, запивал их чаем. Офицер

очень изменился. Он уже не поднимал высокомерно голову, молчал, думал о неожиданном поручении.

Теперь он знал настоящего хозяина, и взвешивал свои шансы на успех.

В туркменских поселениях стояли юрты. На кошме хрустел песок. Хрустел он и на зубах. Тут

начиналась пустыня.

На Гурлецкого не обращали внимания. Махмуд-бека, несмотря на его молодость, угощали,

расспрашивали о здоровье. Махмуд-бек - человек муфтия. Эта рекомендация была внушительней

паспорта даже в глазах местных сторожевых постов.

Кони, оружие, отчаянные головы и крепкие руки производили впечатление. Муфтий имел за своей

спиной большую силу.

Гурлецкий этого не понял. В одном становище, где был последний привал, бывший офицер опять

отвернулся от лягана с кониной. Потом встал и вышел из юрты. Собаки, лежавшие тут же, проводили

незнакомца равнодушным взглядом. Гурлецкий шел, с трудом поднимая ноги. Песок сочился из-под

сапог. Неожиданно Гурлецкий споткнулся. «На левую», - усмехнулся он.

Шнуровидные корни ползли почти по поверхности. Длинные-предлинные корни туя-селинга. Чтобы

продержать, прокормить жесткий куст, корни расползаются под песком. К волоскам прилипают сотни

песчинок. Своеобразный покров оберегает корни от зноя и сухого ветра.

Носком сапога Гурлецкий попытался оголить узловатый прочный шнур. Песчинки держались.

– Хорошо устроились, - позавидовал офицер. Он долго стоял, разглядывая пустыню, которая жила

своей суматошной жизнью. Из-под бархана выглядывала пожелтевшая кость. Юркнула, оставляя чуть

заметный след, полосатая ящерица, возился в песке жук-чернотелок. Из норки высунулась и тут же,

мелькнув, исчезла в другой норке большая песчанка. Если бы не хвост, опушенный длинной кисточкой,

ее можно было принять за крысу.

Даже в пустыне он, Гурлецкий, был чужим человеком. Наган он вытащил медленно, равнодушно.

Гурлецкий не представлял, что из жизни можно уйти так спокойно.

На выстрел первыми прибежали лохматые волкодавы. Потом выскочили люди.

Маджид-бек ругался больше всех. Он несколько раз пнул ногой труп.

– Собака. Сумасшедший. Будь ты проклят!

Рядом стоял проводник. Ему предстояло ночью перевести через границу этого незнакомого русского.

Многих людей видел проводник - дрожащих за опиум, золото, за свою жизнь; растерянных, злых и очень

смелых.

А этот убил себя, не дождавшись ночи, к которой он долго шел.