вскормленных хитрым, жадным человеком.

Потом и они забылись. Кишлак потрясали новые события.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Я приехал в родной кишлак, где не был более сорока пяти лет. Это было в начале июня. До уборки

хлебов оставалось дней десять - двенадцать. До уборки хлебов...

Помню, как завидовали нам кишлачные ребята: сироты живут в самом богатом доме. Мы были

голодными, ходили босиком. Нас не могли отличить друг от друга. Рустам и Камил - двое ободранных

мальчишек.

Кого хотел сделать из нас Джумабай? Не знаю. Но его имя долго служило мне защитой в чужих

странах. В тесном караван-сарае не раз вспоминал я Джумабая, называя его уважаемым и

благодетелем. Так требовала обстановка. Вокруг сидели все «бывшие»: муллы, баи, курбаши.

Но обо всем этом я расскажу позже. Обо всем этом - долгий рассказ. А сейчас - о свидании с родиной.

В родном кишлаке сохранилась кривая улочка, по которой вниз к речке сбегает ручеек. И, конечно,

Айкар. Он по-прежнему красив. В июне лежат на нем синеватые полосы снега, и по вечерам прохладно.

Мы сидели в доме, который расположился над самой речкой. Было слышно, как вода перебирает

камни, недовольно ворчит.

Это был пятый дом, который я посетил в этот день, а у дверей уже ожидал мальчишка лет

двенадцати. Он должен отвести меня в следующий дом. Было уже поздно. Я ломал голову, искал

убедительную причину, чтоб отказаться, перенести посещение на завтра. Причина, собственно, проста. Я

устал. Из города мы приехали рано. Сразу же после завтрака нас пригласили к обеду.

Возле озера совхоз построил удобную чайхану. В густой листве поют птицы. Как прежде, клокочут

родники. Старая мечеть прячется в тени деревьев. На куполе пробилась трава. В мечети полутемно,

гулко, пусто.

Мы долго сидели над озером в чайхане. Подходили все новые и новые люди, знакомились. Мои

сверстники вспоминали:

– Это внук того самого, ну он еще хромал... Чабаном был.

6

Внук, широкоплечий детина, стесняясь своего роста, огромных рук, пристраивался с краю, осторожно

брал пиалу, будто боялся ее раздавить.

Запомнился один парень. Он жил в городе, работал в научно-исследовательском институте, вывел

новый сорт пшеницы, который посеял на полях совхоза.

– Внук Зухры-апа...

Ее фотографию я видел в областном музее, а помнил постоянно торопящуюся женщину, на плечах у

которой лежало все хозяйство. Помню и взбудораженный кишлак, когда мужчины отводили друг от друга

глаза. Поднять руку на грозного курбаши мог только мужественный человек.

Внук Зухры-апа уже кандидат наук. Когда мы возвращались в кишлак, он остановился у поля, сорвал

колосок, ловко размял его на ладони и показал мне литые семена. Это был новый сорт, которому не

страшна засуха.

Я отвык от земли. Многое забыл. Но никогда не забуду вкусный запах горячего хлеба. В каждом доме,

где я побывал в день приезда, подавали горячие лепешки. В нашем кишлаке они пышные, белые.

Мой юбилей праздновали в совхозном клубе. Говорили о моем детстве, юности, рассказали о пожаре,

о том, как Джумабай сам поджег поля бедняков, о том, как мы, мальчишки, той роковой ночью сбежали в

город. Подробно говорил выступающий о том, как я учился в школе, в институте.

О всей настоящей жизни моей было сказано несколько слов. Таких строгих, официальных слов:

«Потом выполнял особое задание Родины».

Ребята, устроившись в первых рядах, рассматривали мой орден Красного Знамени.

После доклада мне вручали подарки, выступали старые коммунисты, которые знали меня давным-

давно.

Пионеры по знаку вожатой вбежали на сцену с букетами цветов. Цветы покрыли длинный стол.

Несколько букетов я с трудом удерживал в руках.

В эту минуту я вспомнил, что у подножия Айкара никогда в те прошедшие времена не росли цветы...

СЛЕДЫ ОГНЯ

В интернате учили столярному делу. Это было занимательно. Шаркали рубанки; перестукивались