читали запоем, заучивали наизусть. До глубокой ночи шептали удивительные строки.

А по Абрамовскому бульвару по-прежнему проносились всадники. Двадцать третий год в Самарканде

был тревожным.

Однажды Камил пришел поздно. Рустам ни о чем не спрашивал, ждал, когда заговорит друг.

– Был у эфенди, - коротко сообщил Камил.

Он быстро нырнул под жесткое серое одеяльце, свернулся калачиком и сделал вид, что заснул.

Ребята глубоко дышали во сне, кто-то вскрикивал. Опять, вероятно, Мавлян. Его отца сожгли басмачи.

До сих пор Мавлян вздрагивает при легком треске вспыхнувшей спички, с испугом глядит на мутные

мигающие лампы.

– Эфенди говорит, что я храбрый...

– Ну и что же?

– Он просил ночью разнести записки, письма.

– Почему ночью?

– Не знаю, - признался Камил.

– Почему именно ты?

– Он говорит, что я маленький. Удобно при женщинах в дом заходить.

– Ты хотя бы одну записку читал?

– Нет.

Камил долго вертелся в жесткой постели, думал о странном поручении эфенди.

В интернате жизнь немного улучшилась. Появились книги и тетради. Пришло несколько молодых

преподавателей. Они носили поблекшие красноармейские гимнастерки, пропитанные степным воздухом

и дымом.

Один из них особенно удивлял неистощимой энергией. Он постоянно задавал вопросы, взмахивал

руками, удивленно восклицал:

– Смотрите! Темнота!

Сам он был загорелым до черноты. Так и пристало к нему это слово. Воспитанники за глаза стали

звать его: Карим-Темнота.

Обняв за худенькие плечи какого-нибудь паренька, Карим-Темнота присаживался на подоконник и

рассказывал о большом мире. Не все еще понимали, что за выстрелы гремят по ночам, кого водят

конвоиры по Абрамовскому бульвару.

– Вы будете хозяевами земли. У вас будет хорошая работа, много хлеба.

Он рассказывал о Самарканде. Не о том ярком, воспетом древними поэтами. Совсем о другом городе,

камни которого пропитаны кровью.

Оказывается, бульвар назван в честь генерал-губернатора, который жестоко наказывал бедняков. По

его приказу здесь их били, расстреливали.

Он рассказывал о хозяевах хлопкоочистительных, винных заводов, сахарных складов. В интернате

сахар выдавали очень редко. Даже невозможно было вспомнить его вкус.

– Заводчик, хозяин склада - это большой бай.

Политграмота нового учителя была предельно ясной.

– В кишлаке один бай, здесь их были сотни. У всех нужно отнять имущество и разделить поровну.

Отдать, одним словом, народу. Тогда будет счастливая жизнь.

Карим-Темнота стал самым близким человеком для ребят. Увидев издалека помятую фуражку с

красной звездочкой, мальчишки бежали навстречу. Учитель всегда приходил с новостями. Это были

вести о победах Красной Армии, о поражении басмачей. Ребята теперь волновались за судьбу всей

страны.

9

Рустам даже сжал кулаки:

– Если ты не расскажешь, я это сделаю сам.

– А эфенди?

– Что эфенди? Это чужой человек!
– закричал Рустам.

– Это хороший человек.

У Камила было несколько записок, которые он должен разнести по указанным адресам.

– Дай-ка прочту.

Камил колебался.

– Ты что?

Вытянув из кармана первую попавшуюся записку, Камил отдал ее другу.

Оглянувшись по сторонам, Рустам развернул и прочитал:

«Уважаемый Нурутдин. В святую пятницу мы вас ждем». Подписи не было.

– И это все?

– Наверное...

Другие записки были подобного же содержания.

– Все-таки нужно показать Кариму, - настаивал Рустам, держа записку в руках.
– Ну, решай, Или я

пойду сам.

Камил молчал.

Карим-Темнота несколько раз прочитал лаконичные строки.

– Интересно...

Он достал из кармана гимнастерки потертый свернутый листок бумаги, отыскал чистое место. Потом

старательно не переписал, а перерисовал буквы.

– Нужно отнести бумажку по адресу. И все. Твое дело - выполнить поручение.

– А эфенди?

– Эфенди - хитрая штучка. Ему, конечно, говорить ничего не надо. Сможешь язык за зубами держать?

– Карим опустил фуражку до темных густых бровей. Глаза у него тревожные, злые. Таким редко видели