Ростовщик не привык к таким длинным разговорам. Они начинают его раздражать.

– Покажите ваши руки.

– Зачем?

– Покажите, - настаивает ростовщик.

Пальцы предательски трясутся.

– Вы не сможете больше работать. Вам нужно побеспокоиться о сыне, уважаемый Вахид. -

Нагнувшись к старику, ростовщик зло шепчет: - Все мы смертны. Я слышал, вы надумали сына куда-то

отправить. Берите деньги, не то он возьмет Назима, - кивок в сторону соседней мастерской.
– Берите.

– Хорошо, - устало соглашается ювелир.

Назим сидит за тумором. Тускло поблескивает золото, ложатся на металл тонкие узоры. Это

украшение будет жить долго-долго. Возможно, оно принесет радость, а возможно, и горе. Золото...

Страшное золото.

Когда ростовщик уходит, сын недовольно говорит:

– Он же обманул вас.

– Что поделаешь, сынок. Всевышний его накажет.

– Долго ждать.

– Тише, сынок, тише. Не нужно гневить аллаха.

Вахид подносит пачку денег к глазам, перебирает бумажки.

– Этих денег хватит тебе на дорогу и мне останется.

– Отец, я не хочу ехать без вас.

– Нужно, сынок. Пока зовет хороший человек - нужно. Редко такое случается в нашей жизни.

– Как же вы?

– Мне тяжело трогаться с места. Я очень стар и болен. Я доживу свои дни на чужбине.

– Там тоже чужая страна.

– Там много своих людей. И все может случиться.

– Что... может случиться?
– спрашивает Назим.

– Может, ты в конце концов вернешься на родину, - говорит старик.

Он смотрит на сверкающие базарные ряды, но не видит их.

– В Фергане шумят тополя... Не золотые, а настоящие.

Муфтий Садретдин-хан решил устроить торжественные похороны Ислама-курбаши. Эмигранты были

оповещены о смерти национального героя, бесстрашного, умного воин». К узбекской мечети потянулся

народ. Многие, соблюдая обычай, пришли в дом бывшего курбаши - глинобитную кибитку с

покосившимися окнами, со стенами, из которых торчали рыжие соломинки. Старики присаживались к

скромному дастархану, и наманганский мулла, тяжело отдышавшись, в который раз читал коран. Читал

торопливо, зная, что через несколько минут придется встречать другую группу мусульман.

Потом старики скромно отламывали по кусочку лепешки, лениво жевали, запивали несколькими

глотками чая. В это время присутствующие украдкой косились но сторонам. Прославленный воин ислама

жил в нищете. Нищета кричала, била в глаза, в ноздри голыми стенами, земляным полом, ободранным

сундучком и застоявшейся сыростью.

У дверей топталась молодежь. Парни еще не думали о смерти, но при виде сырой, вонючей конуры

вздрагивали, ежились. Чужая земля... Так жил крупный курбаши. Что же будет с простыми смертными?

Старики задумывались. Молчаливые, хмурые, они переживали не смерть Ислама-курбаши, а свою

судьбу.

Догадливый муфтий Садретдин-хан сразу же почувствовал настроение толпы. Ко всем титулам,

которыми он снабдил покойного, муфтий решил прибавить еще один - поговорить о святости скромного

человека, отдавшего имущество и жизнь народу.

Муфтия бесило присутствие гнусного изменника Саида Мубошира. Надо же... Успел пригреть,

приласкать этого бездомного босяка Рустама. Говорят, Рустам теперь тоже служит в правительственной

71

канцелярии. Он сменил европейский костюм на халат и чалму и сейчас смиренно стоит, сложив руки на

груди. Своим присутствием Рустам опровергал слухи о посягательстве на какое-то наследство,

принадлежащее покойному курбаши.

«Старая лиса, - подумал муфтий о Мубошире.
– Это он притащил молодого человека».

Вслух выругался:

– Босяки! Зря я тогда остановил Курширмата. Надо было этого щенка...

Махмуд-бек увидел, как затряслась у муфтия бородка, и тихо произнес:

– Стоит ли на них обращать внимание, господин?

– Ждут не дождутся, - тоже зашептал муфтий, - когда мы подохнем.

В этом Махмуд-бек не сомневался.

Переулок, ведущий к узбекской мечети, был забит эмигрантами. Появились и полицейские.