Солнышкин удивлённо обернулся. Знакомый женский голос звучал из Океанска. И ведь совсем недавно этот голос говорил совсем другое! Солнышкин усмехнулся:

— Ничего себе фокусы!

У ног плескались волны, кричали чайки и попугаи, Стёпка вздыхал. А транзистор тараторил:

«Главное сейчас не государственные, а ваши личные интересы. Вы — богаты, богато всё государство...»

— Вот видишь! — крикнул Стёпка. — Не один я так думаю, все — куда не поверни!

Он повернул колёсико, и вдруг другой голос сказал:

«Очень тяжело больна маленькая Маша Парускова. Чтобы отправить её на лечение, нужно сто тысяч долларов, которых у её родителей нет. Всех, кто в состоянии помочь, просим: сообщите нам в Океанск. Маше Парусковой».

— Ну, это неинтересно... — начал было артельщик, но Солнышкин был несогласен!

— Нет! Это интересно! — возразил он. — Это интересно. Вот у артельщика миллион есть, а у Маши Парусковой нет! Интересно!

И, остановившись возле качавшей гроздью орехов высокой пальмы, Солнышкин поплевал на ладони, примерился и по-ту- земному полез вверх.

И карабкался вверх он не из-за личных интересов, а для всей команды! И пальмы качались вокруг для всех, и птицы шумели, и океан сверкал, золотился и синел не для себя, а для всех команд и всех кораблей на земле!

Правда, кое-какой личный интерес в том, что Солнышкин забирался выше и выше, тоже присутствовал. Уж очень хотелось с такой высоты посмотреть на бегущие вдали волны, на этот пылающий цветами остров и на улыбающуюся ему с берега Матрёшкину.

Но и этой радостью, и ветром, и волнами Солнышкину хотелось поделиться со всеми.

Он крепко обхватил ногами и левой рукой ствол, а правой поднёс к глазам прихваченный с судна бинокль.

И вдруг впереди, среди волн, Солнышкин увидел громадный, белоснежный, празднично расцвеченный лайнер. На мостике стоял капитан, на палубах толпились пассажиры, а на борту было написано нечто такое, что Солнышкин быстро повернулся и, передавая бинокль сидевшему на соседней верхушке Хапкинсу, сказал:

— Мистер Хапкинс, посмотрите на борт.

Хапкинс поднёс бинокль к глазам, побледнел и начал тихо съезжать вниз.

На борту франтовато покачивавшегося, как подгулявший миллионер, теплохода так и полыхало золотом его собственное имя — «Джон Хапкинс».

Понятно, артельщика тоже съедало любопытство, что это они там углядели, и он ходил кругами и хехекал:

— Хе-хе, и что ещё можно интересного увидеть в пустом океане.

— Посмотри! Бинокль у Хапкинса! — произнёс сверху Солнышкин, а сам взялся за рубку орехов. И пока Солнышкин бросал их вниз, глаза артельщика волчком вращались из стороны в сторону и что-то соображали: один Джон Хапкинс попался ему на собственную удочку, а другой — и какой! — катит, сверкая иллюминаторами, прямо навстречу.

«Хе-хе! — аппетитно подумал артельщик, еле сдерживая разыгравшийся аппетит. — Неплохо бы оседлать палубу такого теплохода. Совсем неплохо! Да и есть на какие денежки!»

И, подхватив под мышки пару орехов, он буркнул:

— Ну ладно! Я потрёхал. — И, энергично размышляя, что бы такое провернуть, заторопился к высившемуся у берега динозавру.

БИЗНЕС ЕСТЬ БИЗНЕС!

Солнышкин нарубил уже целую гору орехов и дал сигнал, чтобы Мишкин и Петькин топали забирать, а сам съехал вниз и сразу попал в руки весёлого Перчикова. Радист вдруг стал совсем похожим на того, каким изобразили его островитяне.

Он посмотрел на штурмана и сообщил:

— Представляешь, кажется, сейчас есть возможность расколоть артельщика миллионов на пять!

— Нечего мне больше делать! — рассердился Солнышкин, но, что-то вспомнив, остановился: — Как?

— Очень весело! — отозвался Перчиков и, что-то пошептав Солнышкину в ухо, взял за¬

полненную орехами корзину, и друзья согласно пошли берегом океана.

Не дойдя нескольких метров до того места, где задержался встретивший Петькина артельщик, Солнышкин опустил свою корзину и, вытащив из кармана какую-то бумагу, бросил её в воду.

Перчиков тут же бросился за ней в волны и, достав её, схватил Солнышкина за тельняшку!

Стёпка даже приоткрыл от удивления свои золотые! Такого ещё не бывало! Чтобы Солнышкин дрался с Перчиковым из-за какой-то паршивой бумаги? Это было что-то новенькое.

Но то, что он услышал, заставило его открыть рот ещё шире — и его, и Петькина, с которым он только что договаривался насчёт сарделек из артелки. То, что артельщик услышал, заставило его забыть обо всём...

— Ты что, с ума сошёл? — кричал Перчиков.