Где-то в огромном мире шумела совсем другая жизнь: мчались поезда, взмывали в небо самолёты, дружили и враждовали народы и государства.

И тоже словно бы между прочим какой- то диктор зевнул: «А в островном государстве Карабумба власти силой усмирили народные волнения. Лейтенант Барбумба объявил себя президентом и ввёл президентское правление».

Хапкинс с опаской сдвинул колёсико на беспечную музыку: ведь сколько раз так бывало, что, услышав сообщеньице о чудачествах в одной стране, чудаки в другой начинали чудить ещё почище! Так что любой маленький транзистор мог сыграть не последнюю роль в весёленьких плясках целой планеты!

Но Стёпка уже успел уловить мимолётную информацию.

Задумавшись, он сделал несколько шагов взад-вперёд, сказал сам себе вслух:

— Кажется, и на моём острове начинается непослушание, беспорядок... Надо что-то предпринимать. — И вдруг весело воскликнул: — Послушайте, Хапкинс! А если нам ввести президентское правление, а?

Эта идея артельщику так понравилась, что он подпрыгнул:

— Бросайте работу. На сегодня — выходной. В честь выборов президента. Вы, надеюсь, не возражаете? Ну и хорошо! Будем считать, что мы — хе-хе — уже проголосовали единогласно!

И, хрумкая орешками, он запрыгал, как упругий кабанчик, мимо болота гиппопотама к памятнику Перчикову, приговаривая:

— Мы тут на острове завернём в колбаску ещё такую историю, — не представляя, какую колбаску может завернуть история из самого крутого кабанчика.

А Хапкинс поспешил на свой участок, чтобы, облокотясь на камушек, обдумать, как «сделать быстрые ноги» с этого замечательного острова.

Ни с одной пальмы он пока не заметил — даже вдали — ни единого дымка, ни лодки. А Хапкинсу всё больше хотелось куда-то за горизонт, к Сан-Франциско.

Ему не было жаль потерянной чековой книжки. Даже наоборот! Им овладело вдруг удивительное чувство свободы, он не хватался за карманы, не боялся, что ветер на-гла- зах у всех распахнёт его куртку. Наоборот, он хотел ветра, попутного ветра, лишь бы убраться отсюда хоть на бревне, хоть на облаке, хоть верхом на акуле.

И возможно, он бы и попробовал это сделать, если бы не случилось нечто, изменившее вокруг все дела, все планы, все события.

БУНТ

Несмотря на все сногсшибательные затеи, Стёпка иногда тоже просыпался с удивительным чувством.

Остров так и пылал от утреннего солнца* ярких цветов и радужных попугаев. А Стёпке хотелось прикоснуться хоть пяткой к деревенской траве, услышать песенку петушка...

Он и теперь встал и неожиданно для Хапкинса выдохнул:

— Сто тысяч выдал бы за родную травинку, миллион за «кукареку».

— Вам что, яичницы захотелось? — спросил Хапкинс.

— При чём тут яичница? Хочу «кукареку»... — промолвил Стёпка и, плеснув в лицо воды, перешёл на деловой тон: — А вы, кажется, ещё и не умывались!

— А вы что не видите? Умываюсь, — парировал Хапкинс, поочерёдно опуская в воду то одну, то другую пятку: дальше невозможно было войти — там так и торчал плавник. Да и вода вокруг сверкающего рядом айсберга была холодной.

— Но, кажется, уже пора на работу. После работы организуем редкостный базар, — подзадоривая Хапкинса, сказал Стёпка и выложил на стол рядом с нераспроданными вчера бананами две начинающие весело попахивать сардельки тропического цвета.

Увидев их, Хапкинс подёргал ноздрями, привычно зашарил по карманам, но... сардельки были, а чековой книжки не было.

Он отвернулся и так горько вздохнул, что не покинувшая побережье красноносая акула выкинула ему на берег большую рыбину.

Хапкинс бросился к ней, но Стёпка, опередив его, подхватил рыбу на лету и произнёс:

— Это надо заработать. Ведь прибрежная зона — моя.

— Вы, возможно, скажете, что и айсберг — ваш?

— Нет, айсберг — наш! — справедливости ради гордо заметил Стёпка. — Пока ещё

наш, — поправился он. И, вдруг оглянувшись, артельщик подпрыгнул и взвизгнул: — А работа эта — ваша?

— Какая работа?

— Хорошая работа! Таскать чужие сардельки! — Глаза у Стёпки от негодования побелели, как черепашьи яйца!

— Да вы что! Вы почему оскорбляете... Господин президент, — обидчиво съязвил Хапкинс.

— Да я вас!.. — крикнул Стёпка и схватил валявшуюся бамбуковую палку.

— Нет, это я вас! — закричал взбунтовавшийся Хапкинс.

Никаких вонючих сарделек он не брал: ими поживились две прожорливые чайки, которым тоже нравились продукты из гастронома.

Два недавних совместных предпринимателя, размахивая палками, бросились_друг на друга. Но тут раздался отчаянный крик вынырнувшего дельфина, и повернувшийся к океану Хапкинс закричал: