Солнце плавилось в сверкающих трубах духовых оркестров.

И терпко пахли осенние цветы многочисленных венков. Музы-

канты играли марши тихо и торжественно. И люди плакали,

вдруг ощутив себя единой семьёй. Все — братья и сёстры, все —

друзья, все — товарищи! И они впервые, обращаясь друг к дру-

гу, произносили не привычные «сударь» и «сударыня», не

«господин» и «госпожа», а — «товарищ». Слово, порождён-

ное доверием, объединяло: здесь — товарищи, там — враги,

убийцы!

Пришла очередь говорить Петру Петровичу.

— Братья! — сказал он. — Товарищи! Сегодня, прощаясь с

погибшими за свободу, поклянёмся им в том, что мы никогда

не уступим завоёванных нами человеческих прав! Поклянёмся,

что весь жар своих сердец мы отдадим на благо рабочего, не-

имущего люда! Поклянёмся, что доведём начатое ими дело до

конца!

— Клянёмся! — выдохнула толпа, и слово это прокатилось

вдоль человеческой реки, которая на многие километры раз-

лилась за кладбищенскими воротами.

Адмирал Чухнин в бешенстве топал ногами.

— Арестовать! — кричал он. — Немедленно арестовать этого

смутьяна! И засадить на броненосец, в канатный ящик, на воду

и сухари!.. Он опозорил честь флотского офицера, будь моё

право — я бы его за эти подстрекательские речи против госуда-

ря тут же и расстрелял бы...

А в это время Пётр Петрович стоял перед распахнутым ок-

ном своего дома и смотрел, как солнце погружается в море.

Вечер был тёплым, тихим. Красные, жёлтые, лазоревые краски

заката, разлившиеся по воде от края до края, теперь стекались

к середине, образуя яркую дорожку, соединившую горизонт с

берегом.

Пётр Петрович думал о том, что царь в очередной раз обма-

нул народ, что всё, обещанное в манифесте, — неправда.

В дверь кто-то позвонил. Пётр Петрович прошёл в прихо-

жую и откинул щеколду. Перед ним стояли мичман с револь-

вером на поясе и четверо матросов с ружьями.

— Согласно приказу главного командира Черноморского

флота адмирала Чухнина вы арестованы! — сказал офицер. —

Прошу подчиниться и следовать за нами.

Его повели, как преступника — двое с ружьями наперевес

шли впереди, двое других — сзади. Люди на улицах растерянно

провожали взглядом эту процессию. После недавних событий

все горожане знали в лицо лейтенанта Шмидта. Вот они вышли

на Нахимовскую площадь, в центре которой возвышалась брон-

зовая фигура прославленного флотоводца, и через колоннаду

Графской пристани спустились к ожидавшему их катеру.

Известие, что лейтенант Шмидт арестован за свою речь на

похоронах, в тот же вечер облетело весь город. Об этом гово-

рили на бульварах, в кофейнях, на причалах...

На следующий день, не сговариваясь заранее, люди стали

собираться на Приморском бульваре — на том месте, где не-

сколько дней тому назад Шмидт позвал их идти к тюрьме с

требованием освободить политических заключённых. И их

освободили в день похорон. Испугались, что народ возьмёт

тюрьму штурмом. А теперь вот пришёл черёд потребовать от

властей освободить самого Петра Петровича.

Когда на эстраду поднялся пожилой рабочий порта, заме-

чательный мастер, уважаемый всеми человек, толпа притихла,

приготовившись слушать, и мастер сказал:

— Товарищи, я предлагаю избрать Петра Петровича Шмид-

та пожизненным депутатом всех севастопольских рабочих.

— Правильно! — послышалось в ответ. — Да здравствует наш

депутат Шмидт, ура!

— Делегацию к Чухнину будем посылать, — сказал мас-

тер. — С требованием освободить нашего пожизненного депута-

та! И всё! И баста!

В трюме, где его заперли, не было окон. Большой желез-

ный ящик. Тусклая лампочка, которая горит днём и ночью.

Кровать. Стол.