Беседы с членами руководства ДРА выглядели так: о боевых действиях докладывал Черемных, а о порядке установления народно-демократической власти в аулах – Самойленко. Рафи слушал, со всем соглашался и все одобрял. В заключение, для поднятия настроения членов руководства ДРА и их боевого духа я излагал суть моих последних разговоров с Устиновым и Андроповым и сообщал о задуманных нами и Москвой мерах по прикрытию гос-границы ДРА.

Все встречи прошли, приподнято, как обычно, с улыбками и поцелуями. Наиболее уверенным и оптимистичным выглядел, конечно, Бабрак Кармаль! «Щюкрен, шурави!.. Спасыбо…».

До сих пор для меня остается загадкой эта личность! Вне всякой логики, какой-то необъяснимый феномен! Страна в огне, гибнут сотни и тысячи его соотечественников, разрушается экономика государства, – а он спокоен, весел… Меня это поражало и настораживало, но до поры до времени я должен был это учитывать и… терпеть! Черемных, конечно же, повторял свое:

– Конька пора менять!

Закончив серию встреч с руководством, мы с опергруппой отправились – на трех БТР и трех БМП на учебный центр под Кабулом. Нужно было проверить как идет подготовка к запланированному там мероприятию.

Но прежде Черемных напомнил:

– Послезавтра в одиннадцать у вас будут Анахита и Голь Ака. Мороженое?

– Пяти сортов…

– Нам с Самойленко присутствовать?

– Нет! А тебе – особенно нет!..

– Почему?

– Из твоих глаз выскакивают желтые чертенята… Когда ты ее осматриваешь… Греха потом не оберешься…

– Ха-ха… Ха-ха… Уловили, поймали… Ха-ха… Ха-ха…

Короткий зимний день мы провели на учебном центре и вернулись в Кабул.

Ровно в одиннадцать часов, без стука открыв дверь моего кабинета и пропустив впереди себя Анахиту Ротебзак и генерала Голь Ака, вошли два моих боевых друга, два генерал-лейтенанта в форме, Черемных Владимир Петрович и Самойленко Виктор Георгиевич.

Анахита Ротебзак – в черном, английского покроя, костюме. Красный круглый шнурок у ее лебединой шеи небрежно стягивал белую блузку. Серебро волос высокой прически оттеняло красоту ее точеного моложавого лица…

Традиционно трижды – щека к щеке – поприветствовали друг друга, и с Голь Ака – тоже.

– Как приятно видеть вас, Анахита, среди этих суровых воинов… Надеюсь, в добром здравии и прекрасном настроении?..

Голь Ака перевел, и я заметил как по лицу гостьи промелькнула тень то ли тревоги, то ли недовольства.

– В моей стране проливается много крови… крови женщин и детей, – переводил Голь Ака, – и я по важному делу…

Я отбросил свой наигранно-любезный тон и еще подумал про себя: «старый охломон».

– Леди просит вашего фирменного чаю. А мне, кхе-кхе, как всегда, – рюмку коньяка, – гортанно произнес Голь Ака.

Черемных и Самойленко, откланявшись, вышли. И тут же в дверь вошли две наши русские официантки с подносами… Фрукты, сладости, чай и мороженое – опять пяти сортов! Я видел, что Анахиту это слегка встревожило, но не как в прошлый раз. Особенно – появление этих наших девушек: они были молоды и к тому же – красивы… А, как известно, женские красота и ум терпят поражение в конкуренции с молодостью. Анахита Ротебзак это чувствовала – она ведь была прежде всего женщиной, а уж потом – политическим деятелем. К тому же на этот раз, видимо, мы с Владимиром Петровичем перестарались – красавицы и мороженое не вписывались в возможную цель делового посещения Анахиты Ротебзак к Главному военному советнику. Век живи и век учись… Особенно дипломатическим тонкостям.

Анахита, что-то сказала Голь Ака.

– Леди информирует вас… В ближайшее время в Кабуле будут сформированы три женских батальона… Каждый по 200 девушек, – говорил Голь Ака, а Анахита, слегка кивая головой, в упор глядела на меня, изучая мою реакцию. – Один батальон медсестер, другой – радисток-телеграфисток, третий – регулировщиц на дорогах…

– Прекрасно! – не найдя ничего умнее, с ходу ответил я, – это чудесно: женщины-патриотки участвуют в укреплении революционных завоеваний в Афганистане…

Мне вдруг стало стыдно за эти показные слова, сказанные не вовремя и не к месту. Но – воробей вылетел…

– Леди разрешила мне, кхе-кхе, вторую, – и он залпом опрокинул рюмку коньяка.

Анахита медленно ела мороженое с орехами, запивая крепким-крепким чаем. Неужели только за этим, чтобы сообщить мне о сформировании трех женских батальонов пришла она ко мне? Вряд ли…

– Леди глубоко переживает, – гортанил Голь Ака, – что у нас на родине и за ее пределами все меньше и меньше стало истинных хранителей заповедей Корана… – Анахита в упор глядит на меня, – Коран запрещает убивать женщин и детей… Даже на войне… – Анахита нахмурилась, – О, Аллах Акбар! Сколько женщин, детей Афганистана убито, подвергнуто издевательствам, мытарствам…

– Выпью, кхе-кхе, еще…

Я налил Голь Ака рюмку, он лихо ее опрокинул.

– Вот и недавно, – продолжал он, – напали боевики-моджахеды на вашу виллу… Анна Васильевна… кхе-кхе, – он уже сам налил себе – была на краю гибели… Кхе-кхе…

Анахита Ротебзак, молча, стремительно встав и подняв сложенные ладони перед лицом, повернулась на восток, нервно и быстро зашептала молитву.

Я встал. Голь Ака уже стоял, склонив голову… О, Бог мой… Я всю жизнь буду помнить эту молящуюся в экстазе женщину, и слезы на глазах рябого генерала Голь Ака!.. Казалось, вечность проходит и превращается в миг… Да, эта женщина по-настоящему и глубоко страдала за несчастную судьбу своей Родины… Страдала… И боролась то ли за нее, то ли против… В ту минуту душа моя едва не исторгла: – Да пропади все пропадом! Людям хочется жить. Им нужен мир! А мы… тут… занимаемся убийством – ради чьих-то властных амбиций…