Но стоит чуть поднять глаза, и взгляд легко скользит к иным, более ясным и уже светлеющим далям; к границам обозримого мира, к невысоким горам, чьи удлиненные и безмятежные очертания так похожи на сон. Там я замечаю редкие огни селений, сверкающие в тумане: душу всегда трогают смиренные и ненавязчивые знаки человеческого присутствия.

А над этим, еще выше, является Юпитер во всей славе, безмерная небесная свежесть, округлая луна затмевает слабые созвездия, оставляя только главные источники света.

Чтобы выразить это, нужны стихи почти без эпитетов, где очень мало образов; одно восходящее движение — не резкое, форсированное и стремительное, но подобное испарению, воскурению облачной свежести; эта ночь — дыхание спящей, сон, льющийся из ее сомкнутых глаз; призрак ее любви, ускользнувший от всего земного.

Пусть отдыхает она, пусть дремлет! Пусть спят труждающиеся, а мой взгляд взлетает к верхним видимым ярусам этого дома. Я словно застал миг, когда все наши тяжкие труды превращаются в свет.

Я пока смотрю перед собой, но скоро, завершая труд, тоже пойду отдыхать, умиротворенный. Это и правда вознесение вещей, оно представляется мне либо движением по восходящей оси симметрии треугольника, вершина которого касается тайны нашей жизни; либо это идущее из темных глубин бормотание перевозчика, он скользит на своей лодке от одного берега реки к другому и словно бы шепотом дает нам советы по наущению Гекаты: приоткрой блаженной и трепетной рукой, которой ласкал спящую женщину, эту дверь со звездными засовами, распахни запотевшее окно навстречу навеки свежему ветру.

Меня могут спросить: а что, собственно, все это значит (в сравнении, скажем, с мировыми событиями или просто с тяготами повседневного существования)? И я считаю этот вопрос закономерным.

Порой мне кажется, что можно просто оставить эти странички как есть — рассказ о пережитом, праздная мечта, счастливое признание… Но на самом деле я сам первый ожидал большего — какого-то урока. Я не одобряю словесные игры, не доверяю им; а поэтому должен решить, есть ли у меня право на эти два рассказа о лунной ночи.

Оба раза я описывал примерно одно, и, если и результате получились разные картины, путь к ним вел сходный. Я нашел этот путь — не запутанный, сложный и опасный, а напротив — совсем легкий, сладостно простой, прямой, как стрела. Но что может быть проще ложных слов и пустых мечтаний? Превратить житейские трудности в иллюзорный свет, развеять тяжесть, сделать слезы сверкающими искрами — нет ничего легче… Но тем не менее эта иллюзия — неотъемлемая часть реальности, и потому ее не сбросить со счетов.

Здесь сталкиваешься со странной загадкой. Главным мне кажется то, что результат длительных поисков точного слова — пусть даже временный и сомнительный — приносит нечто похожее на радостное озарение. Может быть, это и есть цель? Тот миг, когда верно найденное слово вспыхнет, как новая звезда?

Я должен кое-что сказать — пусть даже это покажется смешным: стремление к точности дает ощущение движения к цели, а коль скоро существует движение, то почему оно должно завершиться и как может оно быть лишено направления и смысла?

Глаз обретает в мире основание своего бытия, и под его воздействием проясняется дух.

Спасет ли это от проявлений чудовищного, которыми так богата жизнь? Та ночь словно отвечала «да» на этот вопрос, тоже приходящий из глубочайших глубин; она, казалось, говорила телу: одно движение — и ты избавишься от веса, забудешь страдание; иди вперед, восхищайся, и все плохое развеется, как дым; стань легче, отточенней, чутче, и ты не устрашишься даже самых мучительных и резких перемен. Ты видел такие чудеса, что взор твой обрел бессмертие, он уже не смешается с прахом, не истлеет.

И опять, снова и снова, те же сомнения. На каких весах взвесить эти слишком поспешные, слишком утешительные слова? А вдруг они лишь эхо моих желаний? Тогда они помогут понять сами эти желания; выходит, есть своя правда в утверждении японцев, что луна — это зеркало, и зеркало — вся эта ночь… Темное зеркало, где вспыхивают то там, то здесь, затуманиваясь на миг от дыхания спящего, очень внимательные, очень яркие глаза — или лампы, зажженные в разных точках внутреннего пространства, негасимо горящие у изголовий незабвенной любви, неутешных слез, неотступных мыслей? И между взглядами или огнями протянулись невидимые нити расстояний, которые нужно одолеть, сумеречные пути, которые предстоит избрать навек, чтобы каждый отраженный образ обрел смысл; и тогда, возможно, смысл не исчезнет даже потом, когда заря разобьет это зеркало на тысячи осколков.