– Ты так и остаешься в панцире со своим страхом, ты ничего не делаешь, у тебя плохие мысли.

Понимаешь? У тебя нет ничего нового. Ты понимаешь или нет, о чем я говорю?

Я понимал... Понимал, что мне безумно повезло разделить с ней постель. Я ничего не сделал или

думал, что не сделал ничего такого, чтобы вызвать у нее подобного рода признания, но Корина откровенно говорила обо всем, и этим еще больше нравилась мне. Я уже упоминал, что молчунам предпочитаю разговорчивых людей. Как восхитительна была ее манера говорить в темноте и ее волнение, что я неточно пойму изложенные ею мысли. Я подумал законспектировать как в школе все, что она говорила, чтобы потом иметь возможность перечитывать ее слова точно так же, как снова и снова разглядывать фото, но мы изрядно перебрали, и мне показалось неуместным доставать бумагу и ручку, лежа в гостиничной кровати.

Под утро я, крадучись, вошел домой, но из-за того, что пробирался я излишне тихо, я знаю, что

мама слышала, как я пришел. Тихонько прошмыгивая по коридору мимо ее двери, я слышал, как она ворочается в своей постели. Она возилась нарочно, чтобы я знал, что ей известно в котором часу я вернулся. Тут и Паркер поднялся с места и подошел ко мне, чтобы я надел на него ошейник и вывел на прогулку. Сегодня бедняга Паркер провел без прогулки много часов. В силу своей лени и флегматичности пес терпелив, но я испугался, неожиданно увидев в своей комнате его влажные, поблескивающие как карамельки глаза. А что, если Корина права, и мое желание оборачивалось слепотой к нуждам других, самое малое, моей собаки, например? Нет, во мне должно уместиться все: любовь и ответственность. Я входил в новый жизненный этап, в котором не испытывал бы страха и треволнений иной любви, потому что держал бы на замке свое желание.

Я надел на Паркера ошейник, и мы вышли на улицу. После ночи любви с Кориной на тихой и

темной улице любовь и привязанность пса показались мне сильней обычного, и я представил себе жизнь с Кориной и Паркером, как мы прогуливаемся втроем по парку среди недели и за городом по воскресеньям.

Я наклонился, подбирая делишки Паркера, когда услышал голос Хосе Карлоса:

– Вот это да! Ты знаешь, сколько времени, а? Что ты делаешь в среду на улице в предрассветный

час?

– Я познакомился с девушкой, – не сдержавшись, ответил я.

– Да что ты говоришь? – он крутанулся на своем инвалидном кресле, чтобы лучше видеть меня.

Думаю, я не говорил, но Хосе Карлос приспособился к креслу и неплохо справляется. У него есть один физический недостаток, хотя меня смешит, что сам он называет его “достатком-не”. У него с рождения недоразвита мускулатура. Когда мы были детьми, ему удавалось ходить и даже бегать, довольно ловко двигая ногами от бедра, но когда он подрос, ему пришлось смириться с инвалидным креслом. Если ты посмотришь на его ноги, то увидишь две тощих палочки, совсем не имеющие мускулов, тем не менее, не знаю как, но летом в любой компании он всегда умудрялся быть на высоте. Апофеозом было то лето, когда самая красивая в бассейне девочка была с ним. Ее звали Хункаль, и ты по ее имени можешь представить, какой она была. С того времени Хосе Карлос всегда гулял с женщинами, потому что встречи с ними сильно придают решимости в жизни.

Только не в моем случае, как я говорил. Моя юношеская любовь вырвалась на волю в

шестнадцать лет от неожиданного поцелуя Лурдес. Потом мы встречались с ней два с половиной года, с шестнадцати почти до девятнадцати лет; думается, я об этом уже говорил. Потом мы расстались. По глупости я думал, что на время. Я верил в то, что она мне сказала, мол, ей нужно “подумать”, однако разрыв наш оказался окончательным. Ее отец был военврачом, и они переехали в Валенсию. Лурдес поступила в тамошний университет, который, по моим представлениям, успешно окончила, вышла замуж и обзавелась детьми. Я говорю “по моим представлениям”, потому что для меня было невыносимо больно даже подумать о том, чтобы снова услышать ее голос. С тех пор, как она покинула Мадрид, подтвердив заодно, что оставила и меня, я больше не звонил и не писал ей, не расспрашивал о ней друзей или ее бабушку, увидев невзначай, что они идут мимо магазина.

Со временем смерть моего отца и уход Лурдес отодвинулись на второй план. Помните тот эпизод

во сне, который так хорошо запомнился моему отцу, – день, когда Лурдес взяла меня за руку? В действительности в тот день отца уже не было в живых, и дела мои были из рук вон плохи. Узнав, что отец умер, Лурдес пришла ко мне домой, чтобы быть рядом со мной. Полагаю, ее родители, как и все остальные, были настолько шокированы этим фактом, что будучи людьми достаточно традиционных взглядов, тем не менее разрешили дочери провести эту ночь со мной, словно она, поддерживая меня и по-своему перенося утрату, могла облегчить боль. И она ее облегчила, по крайней мере на какое-то время. На следующий день в ритуальном зале я попытался поцеловать Лурдес, но она деликатно уклонилась. Не так явно, потому что нужно было иметь в жилах ледяную кровь, чтобы открыто оттолкнуть человека, чей отец совсем недавно скончался и сейчас лежал в гробу в четырех метрах отсюда. Она просто слегка повернула в сторону лицо, так что мой поцелуй пришелся не в губы, а в щеку, и мягко, но решительно убрала мои руки со своей спины, оставив меня стоять с глупым видом и нелепо вытянутыми вперед руками. Если бы кто-то увидел меня в подобной позе, я сгорел бы со стыда. Это был первый признак перемены, ее отдаления от меня, как она того и хотела. Но кто в настоящее время вспоминал о Лурдес? Встреться она мне сейчас на улице, я, пожалуй, даже не узнал бы ее. Нет, Лурдес не является душевной раной всей моей жизни, хотя, закончившись, наша с ней юношеская связь заставила меня пострадать.

Ничего общего с Кориной. Корина – совсем другое дело. Мне очень хотелось, чтобы быстрее

наступил завтрашний день. Возможно, мы снова пойдем ужинать или что-нибудь перекусим, прежде чем... Впрочем, это будет где-то еще. Мне не по средствам ходить каждый вечер в отель NH. Где бы нам переспать? Рано или поздно, мне придется поговорить с мамой, потому что Корина жила в квартире вместе со своими землячками, и одним из условий их совместного проживания было не водить домой никаких гостей. Оно и понятно. Парень, который остается у тебя ночевать, потом принимает душ, тратит свет и воду, пьет кофе, пользуется газом, занимает жилплощадь, не платя ни копейки. Этот вариант был невозможен. Кроме того, Корина не только женщина, имеющая четкие убеждения, что очень мне подходит, она еще и осмотрительная. Когда я отвозил Корину домой после отеля, она заставила меня высадить ее в нескольких домах от своего подъезда, чтобы никто не видел, как она выходит из моей машины.

– Я не хочу сплетен, – коротко сказала она. – Никто не должен знать о моей жизни, не то потом узнают в Байя-Маре.

Думаю, она имела в виду, чтобы об этом не узнала там, в Румынии, ее четырнадцатилетняя дочь, ведь как ни странно, Корина была матерью, хотя ничто в ее облике не выдавало мать юной девушки. Должно быть, это невероятно здорово иметь детей, будучи очень молодым, потому что потом, уже обзаведясь детьми, ты и дальше будешь оставаться молодым. Что касается меня, то этому уже не бывать. Как и множество моих друзей, случись со мной такое, я буду поздним отцом. Но, коль скоро, речь обо мне, то я должен сказать одну вещь: сегодня ночью я вдруг понял, что тоже хотел бы быть отцом.