Я выбрала две большие солнечные комнаты на втором этаже. Переселение еще двух офицерских семей почему-то задержалось. Все лето с детьми я опять прожила на новом месте в одиночестве.

Муж со своей командой появлялся только в субботу вечером. Мы тщательно обследовали виллу, заперли все двери пустующих помещений, подвал и чердак. Ключ от парадного входа постоянно был со мной. На второй этаж вела белая мраморная лестница. Вокруг обнаруживались следы бывших обитателей: стойки и гнезда для оружия, шкафы с элементами вражеского обмундирования, разбитая и целая посуда, помеченная свастикой. Я старалась не бояться. Тем более что начальник госпиталя принял во внимание, что я — офицер запаса, да еще и «Ворошиловский стрелок». Он лично распорядился выдать мне боевой пистолет. Уставшая до упаду за день, я крепко спала ночью в чужом, чем-то пугающем доме.

Вилла была окружена большим запущенным садом. Угадывались следы дорожек и аллей. Незнакомые мне огромные деревья давали густую тень, но не имели коры. Цвел и плодоносил грецкий орех. Сами по себе карабкались по стенам плетистые розы.

По улице, отделявшей нас от Эльбы, довольно часто ходил трамвай. Обслуживали вагон две женщины в форменных брючных костюмах. На каждой остановке кондуктор выходила из вагона, помогала пассажирам при высадке и посадке. Вместе со мной она втаскивала коляску с ребенком на специальное место в вагоне. Пассажиры общались приглушенными голосами, дети не кричали и не плакали. Независимо от того, сколько людей было в вагоне, никто не занимал места для инвалидов. Лишние, по мнению кондуктора, пассажиры оставались ждать следующего трамвая. Только тогда, вскочив на подножку, она громко кричала: «Абфарен!» («отправлен»). Мы с мужем местных порядков никогда не нарушали. Немцы относились к нам уважительно. Мы оба страдали, вспоминая наше домашнее бескультурье, но изменить его, конечно, были не в силах.

Постепенно, привыкнув к новой обстановке, я стала знакомиться с соседками. Мне нравились их дети, строгий порядок и чистота вокруг. Фрау в свою очередь относились ко мне радушно. Мое имя среди них звучало как «фрау Ева». Особую симпатию вызывала младшая дочка Оля. Она откликалась на имя Хельга и не сходила с рук немецких мам, доверчиво обнимая их за шею. Общение с соседками было дружеским, со смехом, путая немецкие и русские слова, мы пытались учить друг друга своим языкам.

САДОВНИК

Если выйти из калитки сада, окружавшего бывшую фашистскую виллу — наш временный дом в Германской Демократической Республике, и перейти трамвайные пути, то окажешься на бульваре роз. Он тянулся по берегу реки Эльба. Гуляя с детьми по дорожкам среди невиданных ранее сортов роз и вдыхая их волшебный аромат, я вспоминала Родину. Меня неотступно мучил вопрос: «Почему?» Почему в течение десяти лет после войны, предельно напрягая все свои силы, мы не можем восстановить нашу страну? Почему мы — победители — живем в нищете, не имея подчас сменной одежды и нормального жилья, а у немцев — земной рай и магазины ломятся от обилия различных товаров?

В розарии можно было купить свежий букет любых роз, но по довольно высокой цене. За мой букет киоскер (он же садовник) денег с меня не взял. Это был человек средних лет, жестоко искалеченный войной. Наблюдая за его работой издали, я поняла — он перенес несколько ранений. Угадывались остатки левостороннего паралича конечностей; правая нога была несколько короче левой, что свидетельствовало о давнем тяжелом и неправильно сросшемся переломе костей, правая рука была ограничена в движениях — значит, и ей досталось. Главным я считала ранение в голову. По некоторым деталям его общения с окружающими я осмелилась предположить наличие эпилептических припадков.

Используя свой далеко не совершенный немецкий, я попыталась узнать, кто был хозяином занимаемой нами виллы. Немец знал несколько русских слов, но ответить на мой вопрос не мог. Образно он рассказал об ужасах войны в России, неодобрительно упомянув неизвестного мне фельдмаршала фон Бока. Против нас на фронте он воевал два года. Содрогаясь, в состоянии ужаса и возбуждения, он назвал город Ржев, где тридцатиградусные морозы застали немецкие войска в летнем обмундировании. Большую часть его эмоциональной речи я не поняла, но хорошо знала слово «фляйшвёльфе» (мясорубка). При бегстве и массовом отступлении он был тяжело ранен и попал в наш плен. Опустив голову и не скрывая слез, он поведал, как советские врачи в госпитале для военнопленных спасли ему жизнь.

Гитлера он ненавидел и был патриотом нового немецкого государства. Во время прогулок по бульвару мы виделись часто. Бесплатные букеты я у него не брала. Однажды я принесла в подарок упаковку советского люминала, являвшегося тогда единственным доступным лекарством от эпилепсии. Садовник был потрясен, а я испытала радость, как всегда при правильно установленном диагнозе. Он не мог прийти в себя от изумления: советская фрау, гуляющая с детьми, оказалась врачом, правильно понявшим, что с ним произошло, не видя его рубцов и дефектов тела. Ведь он никогда не снимал перед ней даже своей шляпы, не говоря об одежде! Немец, казалось, готов был отдать мне все свои розы. Нельзя сказать, что уличное движение было интенсивным. Однако, провожая нас, садовник выходил на трамвайные пути в качестве регулировщика, чтобы я с детьми могла спокойно пересечь магистраль в неположенном месте напротив нашего дома.

Вот в этот период общения я задала ему постоянно мучающий меня вопрос «Почему?» и получила от него точный и вразумительный ответ.

«Русские люди, — говорил он, — самые добросердечные и благородные в мире. За то, что мы сделали с вашей страной, Красная Армия могла стереть с лица земли всех немцев до единого, и была бы права! Но вы остались человечными, кормили и лечили нас, своих врагов. А теперь в вашей зоне оккупации мы создали народное государство, о котором мечтал Тельман».

Живя два года среди дрезденцев, я убедилась, что это правда. Люди были довольны властью. Они владели просторными квартирами. Труд их и пенсии оценивались очень высоко. Везде царил образцовый порядок и чистота. Мужчин среди немцев было мало. Общительные и доброжелательные женщины заменяли их в работе. Я с интересом наблюдала прогулки детей из соседнего детского сада, когда на четверых детей приходилась одна внимательная няня. Нищие и безработные отсутствовали. Никто ничего не крал.